Запекаться, да еще ждать девушку, которую ты не видел полтора месяца, не так уж приятно, и молодой человек ярко-розового цвета вышел из машины, чтобы постоять хотя бы в относительной тени. Стоял он у входа, под козырьком, читал афиши, печально думая о том, что сегодня едет в Бландинг.
Привратник Мак вылез из своего логова, дыша тем предчувствием радости, которое испытывают верблюды, завидевшие оазис, и театральные швейцары, которые скоро смогут заглянуть за угол, в пивную. Чувством своим он поделился с Ронни.
— Уже скоро, мистер Фиш.
— Э?
— Скоро, говорю.
— А!..
Заметив мрачность собеседника, добрый Мак угадал причину.
— Жарко-то как, мистер Фиш!
— Э?
— Как услышал, так и сказал: «Ну, жуть!»
— О чем?
— Да о вашем кабачке. Это же надо! Прогорели.
— А… — коротко откликнулся Ронни.
У Мака было много хороших свойств, но не деликатность. Он подбадривал бы Наполеона беседой о зимнем спорте в Москве.
— Как вы это затеяли, я и сказал: «Два месяца, не меньше». А тут — полтора!..
— Семь недель.
— Ну, семь. Я пожарному сказал: «Это тебе не кот начхал, тут мозги нужны». А уж у вас с мистером Кармоди… Вы его не видели?
— Нет. Я был в Биаррице, он — в Шропшире. У моего дяди секретарем.
— А я вот его видал, — сообщил Мак.
Авангард труппы вышел из дверей — жаждущие флейты, две-три скрипки и сердитый гобой. Гобои в неволе дичают.
— Да уж, я его навидался. Все к нам ходил, к мисс Браун. Большие друзья.
— О! — сказал Ронни.
— Как их увижу, так и смеюсь.
— Почему?
— Он-то во-о-он какой, а она — одно слово, фитюлька. Оно всегда так. Вот я — шесть футов, а супруга — чистый кролик. Живем хорошо.
— А! — снова сказал Ронни.
— Цветы-то ваши пришли.
— Э?
— Ну, цветы для мисс Браун. — Мак ткнул пальцем в сторону полки, где стоял большой букет. — Я еще не передал.
Букет был красивый, но Ронни он не понравился. Щеки его стали еще розовей, глаза — остекленели.
— Дайте-ка их мне, Мак, — выговорил он.
— Нате, сэр. Прямо жених! Нет, прямо…
Мысль эта посетила и Ронни. Мимо прошли две девушки, они хихикнули.
— Когда мисс Браун выйдет, скажите, что я — в машине.
— Хорошо, сэр. Скоро нас навестите?
— Вряд ли. Еду в Шропшир.
— Надолго?
— Да.
— Жалко, сэр. Ну, доброго вам пути. Спасибо.
Вцепившись в букет, Ронни подошел к машине. К цветам была привязана карточка. Он прочитал и швырнул цветы на сиденье.
Девушки шли теперь стайками, и Ронни понять не мог, почему в газетах пишут о «красотках из шоу». Наконец появилась та, из-за которой сердце его запрыгало; когда же она побежала к нему — чуть не выскочило изо рта.
— Ронни, миленький!
— Сью!
— Прости, что задержала!
Ронни забыл все, даже то, что ей шлет букеты какой-то мерзавец по имени П. Фробишер Пилбем.
— Понимаешь, заходила к мистеру Мейсону.
— Зачем?
Ронни видел много фильмов и знал, каковы антрепренеры.
— Так, по делу.
— Он тебя звал в ресторан?
— Нет. Он меня уволил.
— Тебя?
— Да, я безработная, — весело сказала Сью.
— Я ему сверну шею!
— Не надо, он не виноват. — Она увидела цветы и радостно взвизгнула: — Это мне?
— Вероятно.
— То есть как?
— Да, тебе.
— Спасибо!
— Ну, садись.
Когда пробка задержала машину, он приступил к делу.
— Да, насчет цветов.
— Прелесть какая!
— Возможно. Я их не посылал.
— Ты их принес, это еще лучше.
— Они вообще не от меня. Какой-то гад, П. Фробишер Пилбем.
Улыбка померкла. Сью знала, как ревнив ее Ронни.
— Да? — растерянно сказала она.
Кожура прохладной сдержанности, годами слагавшаяся в Итоне и Кембридже, с треском лопнула, и миру явился истинный Роналд Овербери Фиш.
— Это еще кто такой? — взревел он.
— Не знаю!
— А чего же он шлет цветы?
— Да, все время шлет и пишет…
Ронни заскрежетал зубами.
— И ты его не знаешь?
— Одна наша девочка сказала, он издавал газету «Светские сплетни». Раньше, не сейчас.
— Сейчас он посылает цветы!
— Что я могу поделать?
— Да ты и не хочешь.
Глаза у нее сверкнули. Но, сообразив, что ее Ронни снова уподобился шестилетнему ребенку, она попыталась его отвлечь.
— Ну я же актриса! — сказала она. — Ты же не обвиняешь Лилиан Гиш[23], что ей поклоняются.