— Малыш Бинго Литтл. Мой старый друг. Он занимается с твоим братом, знаешь ли.
— Боже всемогущий! Он твой друг?
— Точно. Сто лет с ним знаком.
— Тогда скажи мне, Берти, он слабоумный?
— Слабоумный?
— Я не имею в виду слабоумный только потому, что он твой друг. Но его поведение более чем непонятно.
— В каком смысле?
— Он странно на меня смотрит.
— Странно? Как? Изобрази.
— Не могу. Здесь люди.
— Нет, можешь. Я прикрою тебя салфеткой.
— Ну, хорошо. Только быстро. Смотри!
Учитывая, что в её распоряжении было не больше полутора секунд, я должен сказать, что она прекрасно справилась с поставленной задачей. Глаза её расширились, нижняя челюсть отвалилась на сторону, и она стала так похожа на телёнка, страдающего расстройством пищеварения, что я мгновенно узнал симптомы.
— Всё в порядке, — сказал я. — Можешь не беспокоиться. Он просто в тебя влюбился.
— Влюбился? Не говори глупостей.
— Моя дорогая старушка, ты не знаешь малыша Бинго. Он может влюбиться в кого угодно.
— Спасибо!
— О, я совсем не это имел в виду, знаешь ли. Неудивительно, что ты ему понравилась. Помнится, я тоже когда-то был в тебя влюблён.
— Когда-то? Ах! А сейчас от пожара остались одни головешки? Куда подевался твой такт, Берти?
— Но, старушка, прах меня побери, если учесть, что ты смеялась до икоты, когда я сделал тебе предло…
— О, я ни в чём тебя не упрекаю. Несомненно, мы просто не подошли друг другу. Он красивый молодой человек, правда?
— Красивый? Бинго? Бинго красивый? Ну, знаешь ли, это уж я не знаю!
— Я имею в виду, по сравнению с другими, — уточнила Синтия.
Через некоторое время леди Уикхэммерсли сделала знак особам женского пола, означавший, что им пора уматывать, и они покорно ретировались. Мне не удалось поговорить с Бинго, когда мы остались в мужской компании, а позже, в гостиной, он просто не появился. В конце концов я разыскал его в отведённой ему комнате, где он валялся с трубкой в зубах, задрав ноги на спинку кровати и глядя в потолок. Рядом с ним на покрывале лежал блокнот.
— Привет, старый хрыч, — сказал я.
— Привет, Берти, — рассеянно сказал он.
— Как странно, что ты здесь. Насколько я понимаю, после твоей гудвудской проделки дядя перестал выплачивать тебе содержание, и ты устроился гувернёром, чтобы немного подзаработать?
— Точно, — коротко сказал Бинго.
— По крайней мере ты мог бы дать знать своим друзьям, куда ты исчез.
Он нахмурился.
— Я не хотел, чтобы они знали, куда я исчез. Я хотел куда-нибудь забиться и никого не видеть. Ты не представляешь, Берти, что я пережил за эти три недели. Солнце перестало светить…
— Странно. У нас в Лондоне погода стояла дивная.
— Птицы перестали петь…
— Какие птицы?
— Не всё ли тебе равно, какие птицы? — довольно грубо выкрикнул Бинго. — Разные птицы. Птицы, которые здесь живут. Я не успел каждую из них назвать по имени. Говорю тебе, Берти, мне нанесли удар, страшный удар.
— Кто? — Я никак не мог взять в толк, о чём он говорит.
— Бессердечная Шарлотта.
— Э-э-э… гм-м-м… — Я столько раз видел Бинго влюблённым, что совсем забыл о девушке, сыгравшей определённую роль в гудвудском деле. Шарлотта Кордэ Роуботам. Она дала Бинго от ворот поворот и ушла к товарищу Батту.
— Я испытал адские муки, Берти. Но сейчас, э-э-э, я воспрял духом. Послушай, Берти, что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-холла.
— Я? Да что ты, я знаю их с детства.
Малыш Бинго резко скинул ноги на пол, стукнув каблуками.
— Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
— Конечно! С тех пор, как ей исполнилось семь лет.
— Великий боже! — воскликнул Бинго. Впервые за весь разговор он посмотрел на меня так, будто я чего-то стоил, и тут же поперхнулся дымом.
— Я люблю эту девушку, Берти, — заявил он, откашлявшись.
— Само собой. Очень приятная девушка.
Он посмотрел на меня с отвращением.
— Не смей говорить о ней таким мерзким, безразличным тоном! Она ангел! Ангел! Она что-нибудь говорила обо мне за обедом, Берти?
— О, да.
— Что? — быстро спросил он.
— Всего не помню, но она сказала, что ты красивый молодой человек.
Малыш Бинго закрыл глаза. На лице его появилось выражение исступлённого восторга. Затем он взял блокнот с покрывала.
— Поди погуляй, старичок, будь умницей, — сказал он каким-то далёким голосом. — Мне надо немного посочинять.
— Посочинять?
— Стихи, да будет тебе известно. Как бы я хотел, разрази меня гром, — не без горечи заявил он, — чтоб её звали не Синтия, а как-нибудь иначе. Во всём проклятом языке нет ни одного слова, которое рифмовалось бы с Синтией! Боже великий, чего бы я только не сотворил, если б её звали Джейн!
На следующее утро я только открыл глаза, радуясь красивым солнечным зайчикам на туалетном столике и недоумевая, куда подевался Дживз, как на мои ноги опустилась какая-то тяжесть и голос малыша Бинго сотряс воздух.
— Уходи, — сказал я. — Оставь меня в покое. Я не могу ни с кем общаться, пока не выпью чаю.
— Когда Синтия смеётся, — изрёк малыш Бинго, — голубеют небеса, соловьям в ночи неймётся, песня жаворонка льётся и творятся чудеса, когда Синтия смеётся. — Он откашлялся и поехал в другую сторону. — Когда Синтия печальна…
— Какого чёрта! Что ты бормочешь?
— Я читаю тебе поэму о Синтии, которую написал ночью. Продолжать?
— Нет!
— Нет?
— Нет. Я ещё не выпил чай.
В этот момент Дживз вошёл в спальню, и я с радостным криком схватил с подноса чашку живительной влаги. После нескольких глотков мир приобрёл свои привычные очертания, и даже Бинго стал выглядеть не так омерзительно, как раньше. Когда я выпил первую чашку чая, я, можно сказать, родился заново и не только позволил бедному дурачку прочитать до конца его дребедень, но даже покритиковал скандирование в четвёртой строке пятого стиха. Мы всё ещё спорили, когда дверь распахнулась настежь, и в спальню ввалились Клод и Юстас. Одна из причин, по которой мне не нравится деревенская жизнь, заключается в том, что на свежем воздухе суета начинается чуть ли не с петухами. Однажды я гостил за городом у знакомых, которые попытались меня вытащить из дому в половине седьмого утра, чтобы искупаться в
