Рыпця.
Уже? Но позвольте!
(Заглядывает.)
Правильно! Ага! Суп а-ля Жульен. Видите розовый пар? Он за двадцать шагов в ноздри бьет.
Пыпця. Неужели это наш борщ надднепрянский!..
Рыпця. Какой все-таки вы невежда! И по запаху не можете узнать европейского супа? Понюхайте только! Браво! Все на месте. Есть кольраби, петрушка, морковь, не говоря уже о зеленом горошке, цветной капусте, жареном луке! Только мясо — телятина! Вот испортили!
Пыпця. Эх, положили бы туда нашего кременецкого сала... Вот тогда бы был суп, так суп!..
Рыпця. У нас в главном штабе галицийской армии в суп обязательно еще и печеных раков добавляли, а мой приятель генерал Машкарек никогда не станет есть суп, если в нем нет индюшки.
Пыпця. Гм! Генерал, говорите?..
Рыпця. Наш друг и товарищ, бывало, идет спать — даже богу не помолится.
Пыпця. Кому говорите?
Рыпця. Богу...
Пыпця. Вот и выходит — вы тут «б» с большой буквы произносите. А ведь так нельзя. Дорогой товарищ и приятель! Подход у вас к богу сугубо оппортунистический. Не знаю, что с вами будет, дорогой товарищ и приятель!
Рыпця. Товарищ! Я же... У меня никогда и в мыслях не было «Бог» через большое «б» произносить. Вы послушайте еще раз.
Пыпця. А ну, попробуйте!
Рыпця. Б-б-богу...
Пыпця. И все-таки никак оно у вас не получается... Вот...
Рыпця. Б-б-б-б... Товарищ, а не думаете ли вы тем временем, что не дай б-б-б... суп остынет?
Пыпця. А мы посмотрим. Идет пар — значит, не остыл еще. Вот!
Выходит из столовой
Помыкевичева.
Помыкевичева.
Господа...
Рыпця. Мы считали нужным по идейным соображениям опоздать, милостивая пани.
Пыпця. Разумеется, только в знак протеста, как на акт явно контрреволюционный, дорогая приятельница и товарищ!
Помыкевичева.
Жалею, что я не могла пойти по вашим следам. Каждая минута в таком обществе — это мука, это невыразимая мука!..
Рыпця. Мы их знаем, милостивая пани. Самые настоящие мещанские, филистерские души.
Пыпця. О! А еще протестуют!
Помыкевичева.
Друзья детей! Словно бы мало во всем мире кричит этих существ... краснокожих... Брр!
Рыпця. Да где там им мечтать о прогрессе!
Пыпця. Логово, одним словом, оппортунистическое, сугубо романтическое.
Помыкевичева.
Каждый из них как будто не знает, не предполагает, что у человека есть сердце, что оно страдает, мучается как бескрылая канарейка... Господин Рыпця! Когда войдете, попросите, будьте добры, Дзуня! Скажите — на несколько слов!
Рыпця.
Скажу, хотя не знаю... Дзуня ведь сидит с Лесей, а как говорит Вейнингер в своем гениаль...
Помыкевичева.
Господин Рыпця, попросите сюда Дзуня!
Пыпця. Вы слышали, кажется, дорогой товарищ и приятель?
Рыпця.
Что, пана Дзуня? С большой радостью готов услужить милостивой пани.
(Выходит.)
Пыпця. Он еще саботирует, такой невыдержанный...
Помыкевичева.
Не способен даже понять, что тем временем остынет суп...
Пауза.
Пыпця. Да еще и Дзуня забыл позвать.
(Бежит в столовую, в дверях встречается с Дзунем.) Оба делают вид, что не замечают друг друга.
Дзуня. «Не
питай, чого в мене заплакані очі. Вы меня звали, пани?
Помыкевичева.
Да, я вас звала. А вы недовольны?
Дзуня.
Потому ли, что я могу, наконец, побыть лишнюю минуту с глазу на глаз с моим единственным счастьем?
Помыкевичева.
Господин Дзуня, сегодня я имела возможность убедиться в том, что нельзя измерять ваши чувства красотой ваших слов...
Дзуня.
Как же я должен благодарить вас, пани, за такую' веру в безграничность моей к вам любви?
Помыкевичева.
Пора вам сбросить маску!
Дзуня.
Я должен вырвать и сердце!
Помыкевичева.
Вместе с Лесей?..
Дзуня.
Леся — девочка очень скромная, чтобы могла мечтать занять когда-нибудь ваше место, пани.
Помыкевичева.
В вашем обществе она, пожалуй, быстро перестанет скромничать.
Дзуня.
Если бы, находясь со мною, она знала мои мысли, то, наверное, от жалости заплакала бы над моей несчастной любовью. А вы эту любовь ежедневно топчете, пани...
Помыкевичева.
Сегодня за столом она не только не плакала, но и чувствовала себя словно на седьмом небе...
Дзуня.
Это главным образом благодаря всечестнейшему, пани.
Помыкевичева.
И этот старый тюфяк должен стать вашим соперником?
Дзуня.
К сожалению. Я ведь, сами понимаете, не могу проявить такого величия души и христианского милосердия, как отец Румега.
Помыкевичева.
Вы что? Разыгрываете из себя апос тола?
Дзуня.
Нет, пани. Я хочу совсем немного, я хочу хотя бы один раз в жизни сделать добрый поступок. Словно одержимые мы бросаемся в водоворот жизни, и нашим знаменем стало: «Слава и богатство!» Видя перед собой наши каждодневные земные заботы, мы все дальше убегаем от идеала человека, а когда наступит старость, мы уже не в состоянии даже воскликнуть: «Господи! Я жив!» И потому,— потому я решил помочь в счастье хотя бы одному-единственному человеку,
