Помыкевич.
Ну, о ком же? О них... врагах нации.
Дзуня.
О них, о славных мародерчиках! А как вы пола гаете, если бы они в лагере красных чувствовали себя как дома, они обивали бы наши пороги? Вы думаете, они другой породы? Нет, меценат, они такие же, только сознательно заблудшие овцы, милые болтуны!
Помыкевич.
А не выдадут ли они?
Дзуня.
Об этом я... то есть мы сообща позаботимся.' Ваш фотоаппарат в канцелярии?
Помыкевич.
Да, конечно, а пленка в шкафу.
Дзуня подходит к двери столовой.
Пане товарищ!.. А если все это напрасно?
Дзуня.
Вы опять?..
Помыкевич.
Вы... вы меня поймите!.. Если отец, отец Румега заупрямится и не помрет?
Дзуня.
Тогда — удочерит ее. Но прежде всего не забывайте, меценат, о том, что надо оформить дело как следует!
(Через открытые двери вызывает кого-то из столовой.)
П о м ы к е в и ч. Ясное дело, не забуду. Но не считаете ли вы, что было бы очень хорошо, если бы отец Румега умер добровольно...
Дзуня. Что такое?..
Помыкевич.
Э... э... я хотел сказать, что отец Румега, наверное, добровольно умрет...
Входит Рыпця, за ним Пыпця, оба вытирают платочком губы.
Рыпця. Вы, господин доктор, меня звали?
Пыпця. Как же вам не стыдно? Разве вы не видите, что только одного меня?
Помыкевич выходит.
Дзуня. Я пригласил вас, господа, и хочу прежде всего спросить: умеете ли вы молчать?
Рыпця. Будьте покойны, господин доктор. Что касается меня, то могу вам только сказать, что мой покойный учитель Рычай, тот самый, что носил парик и жил с вдовой своего покойного брата, нотариуса из Тернополя, когда, бывало, вспоминает меня...
Пыпця.
А вот я, когда в качестве политзаключенного сидел в тюрьме четыре года, так, бывало, сам прокурор подойдет ко мне, похлопает по плечу, дернет вот так за ухо и говорит мне: «Вы, товарищ Пыпця, выдержанный человек, вы как герой умеете мол чать».
Дзуня.
Именно этого я ждал от вас тем паче, что дам вам возможность убедиться в том, что молчание, если и не настоящее золото, то по крайней мере польские злотые. Кто-нибудь из вас умеет фотографировать?
Рыпця.
Почему бы и нет? Неужели вы, господин док тор, не можете припомнить...
Дзуня.
При электрическом свете.
Пыпця.
Ого! Бывало, попросят меня политзаключенные: «Сними нас, товарищ Пыпця, так же и при вечернем свете!..»
Дзуня.
Так вот прошу, господа, на несколько минут в канцелярию.
(Уходит в канцелярию.)
Рыпця
(тихо).
Товарищ, вы уверены в себе? Не считаете ли вы, что мы предаем революционно-национальную линию?
Пыпця.
Мы ее выдержим, дорогой товарищ и приятель!
Оба уходят в канцелярию мецената.
Меценат
выглядывает из столовой, потом открывает двери.
Помыкевич.
Прошу, прошу, господа, если в столовой душно. Сейчас подадут чай. Скоро придут и музыканты!
Входят ди
ректриса и редактор.
Директриса.
Поверьте, господин меценат, что при поднятое настроение сегодняшнего собрания не нуждается в музыке. Мы просто очарованы приемом.
Помыкевич.
Позвольте, госпожа директриса, выразить вам свою радость по поводу вашей не заслуженной нами похвалы!
Редактор.
Смею уверить вас, господин меценат, что вся наша пресса не забудет о своем национальном долге и подчеркнет этот исключительный случай, за который вас когда- нибудь очень откровенно отблагодарит украинский народ.
Помыкевич.
Разве если останется ценное место, иначе совесть моя была бы неспокойна...
Директриса.
Как я вижу, вы никогда не забываете, меценат, что скромность является лучшим качеством человека-гражданина.
Помыкевич.
Но она совсем не нужна такой во всех от ношениях прекрасной женщине, как вы, пани директриса.
Директриса
(с приятной улыбкой).
Вы любите шутки, господин меценат...
Помыкевич низко кланяется и уходит.
Неужели у каждого дурака должны быть такие же, как у него, бараньи глаза?
Редактор.
У меня, знаете ли, есть книга: «Хиромантия, или как отгадать характер человека по рукам, ушам и глазам». Если бы она была под рукой, мы сразу разоблачили бы мецената.
Директриса.
Хорошо еще, что он хоть, как говорят, патриот, а то ведь со своей супругой даже приличного меню сделать не в состоянии.
Р е д а к т о р. Я думал уже о том, чтобы усилить в нашей газете кулинарную страничку. Факт, что даже наша кухня утрачивает украинские традиции. Это совсем не то, что в Вене, как рассказывал мне председатель нашей партии, мой дорогой Дмитруня. Там, говорят, после обеда, вам...
Директриса.
Простите, не его ли это отлупили за мошенничество в картах?
Редактор.
Ах, это ведь было, милостивая пани, еще тогда, когда не было единого национального фронта и над руководителями города тяготела еще такая ответственность. К тому же, по-моему, можно быть хорошим шулером и не менее хорошим патриотом.
Директриса
(с очаровательной улыбкой).
Вы, как всегда, дорогой редактор, совершенно правы...
Редактор.
Именно такой отзыв дал мне один священник, когда прочитал мою статью о влиянии солнечных пятен на международные отношения. Ибо верно, если примем во внимание постановление Совета послов от марта тысяча девятьсот двадцать тре тьего года...
