Николаем называться, так ему жизни и никакой нет. Так возненавидели они имя царя христианского.
Эмигрант.
Вот чертовы сыны!
Купчиха.
А священникам, говорит, так всем бороды отрезают и матрацы ими набивают, для потехи, от распущенности своей диавольской.
Эми
грант.
Вот сукины дети! Почему же они до сих пор чаю не подали...
(Вытаскивает из кармана одни часы, затем другие, третьи и четвертые.) Купчиха.
Господин полковник! Неужели вы часовым ремеслом занимаетесь?
Эмигрант.
Какое там!.. Это же мои военные трофеи. Знаете ли вы, что такое трофеи?.. Так вот, когда я в Проскурове, Бердичеве и Литине большевиков усмирял, то добыл трофеи: часов штук каких-нибудь четыреста.
Купчиха.
Штук четыреста?..
Эмигрант.
Ну да! Еще и теперь около двухсот осталось. Так я в матрац их и сплю себе словно царь какой, ни одна блошка не укусит, все от часов моих наутек, а прежде, бывало, Душ пятьдесят за одну ночь убивал.
Купчиха.
А вам они дают спать?
Эмигрант.
Кто, блохи? Я ведь сказал...
Купчиха.
Я о часах... Это очень интересно — двести часов в матраце...
Эмигрант.
Ну что же, заходите когда-нибудь, увидите. Моя квартира на улице Трех Криминалов, номер двадцатый, а сторожа спросите о господине из полиц... то есть... господина полковника!
Купчиха.
Вы настолько любезны... Зайду.
Эмигрант.
Ну вот... А чаю, чертовы сыны, так и не подают!
Входят
Румега и Леся,
за ними
меценат.
Помыкевич.
Прошу, господа, чай на столе!
Эмигрант с купчихой выходят в столовую.
Кому вреден чай, тому можем предложить вино. Чем богаты... Прошу, господа!
Теперь уходят все, кроме отца Румеги и Леси.
Румега.
А доченьке, чего доброго, уже хочется бай-бай.
Леся.
Нет, отче, мне сегодня почему-то совсем не хочется спать.
Румега.
Да папенька сам видит, что доченьке хочется бай- бай.
Пауза.
Неужели, доченька, ты бы не хотела?
Леся.
Да, я очень... Я очень хочу...
Румега.
Чего тебе, доченька, хочется такого?
Пауза.
Леся.
Бай-бай.
Румега.
А что? Не угадал я? Видишь, доченька, угадал! Я
(тихо)
не только это угадал, я угадал также, что доченька спать будет не у дяди, а у папеньки, у своего любимого папеньки... Скажи-и-и, Леся: у любимого папеньки...
Леся.
У любимого папеньки...
Румега.
Так вот — пошли, моя доченька, пошли! Тебе уже очень спатки хочется... Пошли к любимому папеньке!.
Из столовой входит
Помыкевич.
Помыкевич.
Милостивый отч-ч-че!
Румега.
К сожалению, нет времени. Вы же видите, как моя доченька бай-бай хочет!
Помыкевич.
Я пока ч-что нич-ч-чего не вижу, отч-че.
Румега.
Вы очень даже любезны, меценат. За это мы очень будем вам благодарны. Правда, доченька?
Леся.
Господин меценат...
Помыкевич.
Да, это правда, Леся. Вы будете иметь очень солидную опеку. Отец Румега не забудет нас всех никогда...
Отец Румега шепчет что-то Лесе на ухо.
Леся.
Господин меценат...
Помыкевич.
Леся,
ч-ч
-честное слово...
Леся подходит к нему.
Леся.
Я иду... И прошу вас, Дзуне об этом ни слова. Я бы тогда все потеряла... Без Дзуня...
Румега.
Неужели, доченька, забыла, что очень хочет бай- бай?
Из кабинета высунулась голова Рыпця. Отец Румега ведет Лесю к
выходу.
Как сильно бай-бай...
Выходят. Меценат стоит минуту в раздумье, потом, словно одумавшись, выбегает в столовую. Из кабинета высматривает Пыпця. Оттуда выходит Дзуня, за ним Пыпця и Рыпця. У Пыпця фотоаппарат.
Дзуня.
Вы обождите здесь, господа! Через минуту вернусь.
(Идет в столовую.)
Пауза.
Рыпця.
Можно ли вас спросить, товарищ, чего это вы молчите?
Пыпця.
А вам какое дело?
Рыпця.
Мне — ничего. То есть...
Пыпця.
Ну вот!
Пауза.
Рыпця. «Стоишь себе под стеной, и ноги дрожат под тобой», как писал гениаль...
Пыпця.
К черту лысому с вашими мещанскими ногами! Там чай пьют, а он ерунду свою сугубо романтическую разводит. Тоже мне поэзия! С такой линией в «Кровавом зареве» места себе не найдете.
Рыпця.
Неужели, товарищ, вы бы без меня журнал выпустили?
Пыпця.
А вот и выпущу. Добьюсь поддержки выдержанных людей общества. Думаете, не обойдусь без такого советофила мещанского?
Рыпця.
Позвольте вам сказать, товарищ, что вы
