Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Петерсон дал ему понять, что свой последний шанс он может использовать даже на ступеньках эшафота. Но я не с этим пришел, Норма.

Норма садится.

Норма.

Я слушаю.

Бентли.

Ты вчера послала телеграмму советской мис­ сии. Она не дошла до адресата, впрочем, этот факт не умаляет твоей вины.

Норма.

Вины?!

Бентли

(разводит руками).

Не вижу ничего удивитель­ного в том, что клерк говорит языком клерка.

Норма.

Дальше?

Бентли.

Та же самая участь постигла твою корреспон­ денцию, отправленную в редакцию «Дейли Уоркер». Очень жаль, что тебе не удалось передать ее по телефону. Петерсон вырвал бы у себя из головы последние волосы. Но это уже не твоя вина.

Норма.

Дальше что?

Бентли.

А дальше идет печальный эпилог.

Норма.

Об увольнении меня с работы можешь не гово­рить. Я только что получила телеграмму из редакции.

Бентли.

Что ж, этого надо было ожидать. Но это еще не самое страшное. Я вынужден предупредить тебя, моя до­рогая, комендантом подписан приказ о том, что ты должна в течение двадцати четырех часов оставить этот город. У меня нет никаких сомнений, что завтра тебе прикажут вообще оставить Европу.

Боб поднял на секунду голову, а потом опустил ее.

Норма.

Как вижу, ваш аппарат работает безотказно.

Бентли.

О да! Там, где без этого можно было бы обой­ тись. В нашем городе нацисты уже четвертую ночь беспре­пятственно расклеивают листовки, в которых называют нас «при­дурковатыми янки» и обещают устроить нам кровавую баню.

Норма.

Надеюсь, что под твоим руководством этот ап­ парат будет работать значительно лучше.

Бентли. Ты уже знаешь?

Норм а. О чем?

Бентли.

Ну... о том, что я в ближайшее время должен сесть на место...

Норма. ...охотника за скальпами Петерсона. Нет, не знаю, но ждала...

Бентли.

Ждала? Это говорит о твоем уме. Я, видишь ли, согласился на предложение Петерсона не только потому, что я ни на что лучшее не способен, но и потому, что граница между добром и злом давно уже исчезла в природе, если вообще она когда-нибудь существовала.

Норма. «Граница между добром и злом...» Видишь ли, Эдвин, для тебя эта граница никогда не существовала. К сожалению, я только сейчас поняла это. Ты воспринимаешь жизнь, как дар судьбы,— дар, который ни к чему не обязы­вает. Когда же эта самая жизнь предъявила тебе счет, ты словно злостный неплательщик удрал в Европу, удрал за три месяца до конца войны и заблаговременно устроился там, где привыкли только брать, а не давать. Чтоб сохранить остатки своего достоинства, ты, как видно, с помощью своего шефа изобрел принцип для оправдания своей капитуляции перед злом. Этот «принцип» позволил тебе сыграть со мной по­зорную комедию. В азарте цинизма ты просил меня воскресить в тебе прежнего Эдвина, хотя знал, что единственная пере­мена, происшедшая с тобой за эти несколько лет, была та, что у хищника выросли когти. Во время допроса в пещере Петер­сона ты выступал в роли защитника истины, а на самом деле ты хотел только блеснуть перед шефом своими полицейскими талантами...

Бентли.

Пусть будет так, Норма, однако учти, что твой приезд заставил меня, наконец, серьезно подумать о нашем будущем.

Норма

(с сарказмом).

Спасибо, Эдвин', за доброе сердце. Где ж было, однако, это твое сердце, когда ты тайком донес своему шефу о том, что бумаги Макарова можно найти в моей сумке.

Бентли.

Ты должна сказать мне за это спасибо. Только таким образом я спас тебя от больших неприятностей.

Норма.

И в то же время приобрел хорошую репутацию у Петерсона? Нет, не скажу я тебе, Эдвин, спасибо.

Бентли.

Жаль. Какое же слово могу ждать сейчас от тебя?

Норма.

Только одно: «Прощай!»

(Посмотрела на часы.)

Бентли.

Норма! Пока я тебе еще не сказал,— все еще можно исправить. Не позже, как завтра с вечерним поездом, ты будешь принуждена оставить этот город. Если мы сегодня поженимся, то приказ о выселении автоматически теряет силу.

Норма.

Нет, мы не женимся, Эдвин. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

Бентли

(встает).

В таком случае мне остается только умыть руки.

Норма.

О! Узнаю стиль майора Петерсона!.. Но оставь мечты, Эдвин. Никогда это тебе не удастся. Ни тебе, ни Петерсону, ни вашим всесильным сегодня повелителям. Слиш­ком пристала грязь к вашим рукам! К вашим рукам... К  вашим душам, и к душам, таким же ничтожным и мелким, как и ваша религия, религия обнаженного цинизма. Это уж даже не воспеваемая Петерсоном атомная бомба номер два. Это всего-навсего нацизм номер два: новый и — будем надеяться — последний вариант известной тебе аферы. К счастью че­ловечества, вы опоздали, джентльмены. Единственно, чего вы дождетесь за дела ваши,— это проклятья будущих поко­лений!

Бентли.

О! Узнаю стиль Макарова!

Норма.

Уйди! Уйди, Эдвин!.. Не твоей голове понять это и не твоей душе почувствовать!

Бентли.

Нет, я понял тебя прекрасно. Самая высшая ступень экстравагантности! Бог Эрос в парике Робеспьера! Ты позавидовала успехам той... официантки, но, к сожалению, опоздала. Она любила по крайней мере живого Макарова, а тебе

(взглянув на часы)...

кто знает, придется ли...

Норма резко встала. Одновременно поднялся со стула не замеченный лейтенантом Боб.

Норма

(сжала ладонями виски).

Молчи! По крайней мере в эту великую для меня минуту молчи,— ничтожество!

Бентли.

И от меня ты больше не услышишь ни слова. Теперь, леди, с вами будут разговаривать другие. Не пеняйте на меня, если они будут разговаривать с вами вразумительным для вас языком, языком охотников за скальпами, не знающих сантиментов. Что ж! Вы этого сами хотели, Жорж Данден...

(Посмотрев на нее, круто поворачивается и уходит.)

Боб

(подходит к Норме и кладет руку на ее плечо).

Вы

смелая девушка, и, может, поэтому нам суждена одинаковая доля.

Норма

(ударяет его по руке).

Не подходите ко мне... «Медвежья лапа»!