Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

буб­лик).

А ты, дядя, подуй, тогда остынет

Штефан наливает себе молоко и пьет, отойдя в угол.

Мыкола. Скверно! Столько дней проворонено. В Матковцах, в колхозе еще вчера полностью закончили сев. А как озимь подживили! Восемь тонн удобрений на гектар. Красота! А у нас черт знает что делается. Семена пшеницы уже давно подготов­лены. Еще месяц назад обучил их, как пропитывать зерно формалином, а сев затянули. Неужели и сегодня старый Негрич не потянет?

Отец Юлиан.

Простите, вы сказали: колхоз... Это как будто что-то китайское... Для нашего Покутья это название звучит слишком экзотично.

Мыкола. Экзотично? Неправда!

(Ставит кружку на стол, вынимает из куртки пачку газет и бросает их на стол).

Прочтите эти газеты.

(Подойдя к карте).

Вы узнаете: Китай, Бирма, Вьет­нам, Индонезия — это уже более не экзотика! Это огромный фронт протяжением двенадцать тысяч километров. Миллионы тружеников ведут на этом фронте борьбу со своими извечными угнетателями. Партизан, воюющий нынче в лесах Малайи, дела­ет то же доброе дело, что и мы, засевающие здесь впервые в исто­рии Карпат морозоустойчивую пшеницу. Народы Азии идут в великий освободительный бой за свое будущее под теми же зна­менами, под какими наши яснычане посеют сегодня семена свое­го счастья,— под знаменами коммунизма. А вы твердите — эк­зотика. Какая же, к бесу, это экзотика? От этой экзотики, небось, у вашего папы римского мурашки бегают теперь по спине...

Отец Юлиан.

Я — православный священник. Вам же известно, что три года назад во время львовского собора я по­рвал с униатским обманом и возвратился к вере моих предков...

Мыкола (

решительно).

А вы лучше повернитесь лицом к вере ваших современников. И вместо того чтобы морочить людям головы этим вашим колоколом...

Отец Юлиан

( с гримасой боли на лице).

Это будет не мой собственный колокол. Это будет наш колокол, звонкий голос общего мира между людьми и божьей милости.

Мыкола. Общего мира, говорите? Немного поспешили.

(Быстро подходит к стене и снимает свою шляпу.)

Вчера вечером самый мирный под солнцем человек — участковый агроном Мыкола Воркалюк — ехал спокойно Завадовским лесом, когда вдруг кто-то пустил в него пулю из чащи. И — гляньте! — если бы она пролетела на пять миллиметров ниже... Параска не получила бы сегодня своего бублика.

(Вешает шляпу.)

Отец Юлиан.

Я хочу верить, что рука убийцы задрожала...

Вбегает запыхавшийся письмоносец

Федор Квитка,

смуглый брю­нет, сорока с лишним лет, невысокого роста. Его лицо — это сплошные заросли, из которых выглядывают карие, подвижные глаза и широкий курносый нос. На голове с всклокоченными волосами — шляпа, напо­минающая колокол с отпиленным дном. На нем — гуцульская безру­кавка, куцый кафтан нараспашку, зеленые ватные галифе, заплатанные от середины белым войлоком, и постолы. Под петеком у Федора — ог­ромная кожаная сумка, полная газет. При быстрой ходьбе он при­храмывает.

Федор.

Слава Иисусу!.. Такого еще мир не видел!.. Христе боже!..

(Захлопнув за собой дверь, подбегает к окну.)

Штефан. Ты что, Федор, уже совсем спятил?

Федор смотрит в окно. Параска идет к двери.

Федор

(Параске).

Упаси тебя матерь божья?

(Подбегая к ней.)

Не открывай!

Мыкола. Что там? Кто-нибудь гнался за вами?

Федор.

Может, и гнался, не знаю! А телку Сидорчака он едва на моих глазах не растерзал...

Отец Юлиан.

Неужели волк?

Федор.

Хуже.

Штефан.

Хоть бы моргнул, брехло!

(Плюнул с возмуще­нием).

Федор

(запетушился).

Кто? Я брехло? Пусть я подохну, если не видел собственными глазами! Как выскочит из ольша­ника, как бросится на телку, а сеятели и музыканты врассыпную, кто куда! Сам видел! Сам слышал! Огромный, страшный, ел тел­ку Сидорчака и мяукал...

Мыкол

а

(сердито).

Кто, кот?

Федор

(тихо).

Лев!!! Сегодня на рассвете кто-то сломал замок на клетке и выпустил зверюгу. Директор зверинца принес ему завтрак, а клетка — пустая. Теперь директор бегает по селу, рвет на себе волосы и кричит председателю сельсовета: «Отдай мне льва! Это государственное имущество!» Он пробовал было поймать зверя, но тот лишь хвост ему показал и — будьте здо­ровы! А вот теперь выскочил внезапно из ольшаника, пожрал телку на славу и снова дал тягу в лес. Как же нам жить теперь, товарищ агроном, по соседству со львом?

Пауза.

Мы кол

а

(Штефану).

Где Варвара?

Штефан.

Опять ни свет ни заря к больному сыну Тымчишина на хутор подалась. Мало ей своих забот дома...

Мыкола распахивает дверь и выскакивает на крыльцо. Доносится раз­меренный цокот копыт. Отец Юлиан зашатался и оперся рукой о печь.

Мыкола

(подходит к фисгармонии, поднимает крышку, берет короткий тихий аккорд).

А Лука?

Штефан.

Недавно пошел куда-то. Наверное, встречать Варвару.

Мыкола, нахлобучив шляпу, идет к выходу. Параска вцепляется в его руку.

Мыкола.

Пусти, Параска!

Параска

(сквозь слезы).

Дядя, не ходи, не ходи! Там лев, там страшно!..

Мыкола.

Лев уже позавтракал, он теперь не страшен. Я должен узнать, кто это сделал, Параска!.. Кто это сделал?! Кто открыл клетку?

За спиной Мыколы появляются

Варвара и Лука.

Они идут, держась за руки. Увидев Мыколу, Варвара выдергивает руку.

Варвара.

Что такое, дядя Мыкола?

Мыкола.

Варварка, беда! Кто-то выпустил льва из клетки.

Варвара.

Как?!

Федор

(подбегая к ней).

Присягаю богом, учительница! Я сам видел, как он телку Сидорчака разодрал. Его выпустил кто-то, когда все спали...

Пауза.

Лука.

Присягали слепцы, что своими глазами видели. Если Федор вообще не выдумал эту фантастическую историю, тогда надо полагать, что служащие зверинца попросту не заперли как следует клетку. Вряд ли в наших Яснычах найдется сумасшед­ший, которому