Иван.
Дело не во льве, а в том, что вокруг льва... Я давно хотел поговорить с тобой, Мыкола, да тебя разве поймаешь? В селе кто-то мутит воду. То о близкой войне появились разговоры, то о вечных снегах Сибири, куда пошлют нас всех гонять белых медведей, если пшеница не уродится. А вот когда все это не помогло, какая-то вражья сила напустила на людей льва. Сперва я подумал, что это те пришлые бандюги из полицаев да эсэсовцев, что Гитлеру раньше служили. Но потом прикинул и решил: нет! У тех своя забота: как бы харчами подзапастись да свою шкуру унести отсюда целой. Тут свой кто-то подливает зелье ежедневно, если не ежечасно. Свой, кому не надо в лесу прятаться и бежать отсюда.
Мыкола.
Мой тесть Штефан?
Иван.
Вряд ли. У него жало вырвано. Ему, старому Петричу, никто уже больше не доверится. Да и сам он теперь, небось, своей тени боится. Все это горе началось с месяц назад.
Мыкола.
Месяц назад?..
(Трет ладонью лицо.)
Погоди-погоди! Кого же ты имеешь в виду?
Иван
(встает).
Скажу откровенно: пока никого. Нужны прямые улики. Из сельсовета мы уже позвонили в район.
Мыкола
(быстро ходит по хате напевая).
Правильно сделали! Только я считаю
(останавливается)
мы сами тоже
справимся. Как и раньше справлялись. И не с таким зверьем. С тиграми, с королевскими! Нужно только человек семь охраны.
Иван.
Я восьмой.
Мыкола.
Я девятый. У кого еще есть оружие?
Иван.
Кажется, у учительницы есть пистолет.
Мыкола.
Учительницу трогать не будем. А те, из зверинца, черт их принес в наше село, делают что-либо?
Иван.
Делают: много шуму. Говорят, попробуют заманить.
Мыкола.
Пусть пробуют сами. А если у них ничего не выйдет, устроим вечером облаву. На приманку овцу пустим.
(Пауза. Ходит по хате.)
По правде говоря, я ехал сюда и думал, Что пшеница уже посеяна...
(Останавливается.)
Что случилось, Иван?
Иван.
Трудно, Мыкола, ой как трудно убедить людей, что земля в Яснычах сможет родить пшеницу. Испокон веков деды и прадеды наши сажали здесь кукурузу. Она и кормила всех. А сейчас шептун какой-то слухи пускает: ни пшеницы не будет, ни кукурузы, с голоду подохнем все!
Мыкола.
И это все?
Иван
(швырнув шляпу на пол).
Дернула меня нелегкая взяться за эту работу!
Мыкола:
Одурел! Одурел!
Иван.
Тебе легко сказать — одурел!.. Ты сегодня тут, завтра в Завадове, Пилиповцах, Матковцах, Варинках, скажешь там, что и как, тут сейте это, там — другое, и покатил себе дальше! А мне и одуреть есть от чего. Ведь все выльется на мою бедную голову.
Мыкола.
Иван, Ивасик! Поверь, мне тоже нелегко! За эти три дня я и восьми часов не спал. В эту ночь с матковчанами до рассвета просидели — учил их, как протравливать зараженные семена. А потом — гляди...
(Снимает со стены простреленную шляпу, но, передумав, вешает ее назад.)
Чепуха!
(Садится на приступок, ударяя себя по коленям.) Я
тоже уже не молод, Иван. Сегодня на коне заснул, проснулся лишь перед порогом конюшни, чуть-чуть голову не разбил о притолоку. Да и сердце мне Освенцим подточил; и три с половиной года страшнейшего концлагеря в Брихенау — тоже не шутки! Рядом людей тысячами сжигают, а ты держись. Однако, Ивасик, если мое серд це еще бьется, то только потому, что ему, старому, есть для чего биться! Помнишь, Ивасик, то утро в Дрогобычской тюрьме, когда мы впервые получили с воли брошюру «Что такое коллективизация»? Ты помнишь Иван, что ты сказал тогда?
Мыкола. Когда я прочитал вслух эту брошюру, то сказал: «Теперь мне плевать на их приговор! Плевать на самого Пилсудского. Пусть дают мне уже не три, а тридцать лет тюрьмы, все равно колхоз в Яснычах будет!» Сказал?
Иван.
Сказал!
Мыкола. То-то! А сегодня, по воле яснычан, ты председатель колхоза, я, твой бывший товарищ по камере,— участковый агроном да еще уполномоченный районного комитета партии по проведению первого колхозного сева в Яснычах... Я знаю, ты скажешь мне, что Лученяк тайком продал коня, ибо он будто бы принадлежит его жене, а жена не состоит в колхозе. Ты пожалуешься, что Кудрич украл теленка. Что мы должны пока сеять вручную. Но все-таки, Иван, пойми: нашему колхозу всего шесть месяцев. Это — первая наша весна, это — наше детство, первые шаги.
(Пошатнулся, но пересилив слабость, притворно бодрым шагом подходит к ведру и залпом выпивает чашку воды.)
Пойми: нашим братьям на Востоке, на большой Украине, куда труднее было начинать коллективизацию. Опыта ведь никакого за плечами не было. У нас — другое дело. Хотя и отстали мы от них лет этак на двадцать пять...
Иван
(степенно надевает шляпу и встает).
Так я могу озлобиться на тебя, Мыкола.
Мыкол
а. Озлобиться? А, чтоб ты скис!
Иван.
Ну, конечно, за то, что ты говоришь все это мне, как чужому...
(Искоса взглянув на иконы и снова сняв шляпу, крутит ее в руках.)
Как какому-то...
(припоминает)
охвостью.
Мыкола.
Иван!.. А, чтоб тебя волки съели!
(Быстрыми шагами подходит к Ивану и обнимает его.)
Баба Олена
(из-под вереты).
О господи, господи!
Иван.
Слышал, Мыкола? Мой Семен приехал на рассвете из Порт-Артура.
Мыкола.
Неужели? На побывку или совсем?
Иван.
Конечно, совсем. Младшим лейтенантом запаса его отпустили. За Берлин два ордена имеет да за разгром Квантунской армии медаль «За отвагу»...
Мыкола.
Добро! Значит, нашего полку прибыло. Скажи ему, чтобы поскорее вставал на партийный учет. А пока...
(Перелистывая на столе газеты.)
Ага! Снова!
(Надевает очки.)
Иван.
Пойду. А тебе отдохнуть надо часок-другой. Бувай, Мыкола.
(Вздохнув, идет к выходу.) А
с севом
