сознания, а по лбу у нее стекала блестящая, как лакированная, струйка крови. Он поднял у нее одно веко и кончиком пальца коснулся глазного яблока. Глаз не реагировал, и на основе своих скудных медицинских знаний Карев сделал вывод, что Колин находится в состоянии глубокой потери сознания или даже получила сотрясение мозга. Он ощупал ее безвольное тело и, не найдя нигде переломов, вытащил ее из куста и положил на мох.
Опустившись рядом с ней на колени, он внимательно осмотрел все царапины на своей коже и попробовал восстановить ход событий. Единственное объяснение, которое он мог предложить, это то, что в вентиляционную систему самолета с помощью часового механизма впустили какой-то галлюциноген с быстрым действием. Это был не иллюзоген или какое-то другое средство, доступное в аптеках, а что-то, вызывающее нарушение координации движений и ориентации в пространстве, и значит, смертоносное в условиях полета. Похоже было на то, что сначала он подействовал на Карева, быть может, потому, что его единственное легкое работало с максимальной производительностью, и, вероятно, по той же причине был раньше удален из его организма. Увидев, что произошло с ним, Колин успела вовремя катапультировать их из самолета. Наркотик продолжал действовать на нее и после приземления, отчего она и попыталась прогуляться по воздуху.
«Четвертое покушение на убийство», — подумал Карев. К тому же тот, кто за этим стоял, оказался настолько беспощаден, что готов был вместе с ним послать на смерть непричастную к делу женщину. Карева снова охватил бессильный гнев. Снова жизнь ему спасла случайность, но не может же ему без конца везти…
Потом ему пришла в голову еще одна мысль. До сих пор он считал, что последнее покушение провалилось, но разве, несмотря на это, он не обречен на верную смерть? Самолет, бездушная машина, летел дальше не юго-запад. Его двигатели, извлекающие из воздуха воду, которая превращалась в топливо, вероятно, унесут его далеко за Атлантику, и, значит, нет возможности вызвать спасательную группу на место катастрофы. Они разбились километрах в ста от ближайшего селения, к тому же в таком районе, где, если посчастливится, за день можно сделать километров десять. Однако он, имея на руках раненую женщину, двигался бы гораздо медленнее.
Жужжание крылатых насекомых в тяжелом воздухе усилилось и стало зловещим, так что трудно стало собираться с мыслями. Он сжал ладонями виски. Река, которую он заметил, падая, вероятно, Конго, текла на западе, и именно там поднималась струйка дыма, которая могла означать селение. Он взглянул на Колин и похлопал ее по щекам, надеясь, что она придет в себя, но лицо ее осталось бледным и неподвижным. Он снова испытал чувство, что только что прибыл в Африку и всего несколько секунд назад его вырвали из дома. Потрясающая чуждость этого континента начиналась со странных и незнакомых мхов, на которых он лежал, и простиралась во все стороны, на тысячи километров, таинственная и враждебная. Он же, затерянный в этом мире, не был готов к тому, что-бы схватиться с ним. Ему нечего было делать в Африке, он не имел права работать здесь, не имел права даже быть здесь. Смирение, охватившее его, сменил через минуту яростный гнев, постепенно становившийся неотделимой частью его натуры.
Он сунул руку под лежащую Колин, осторожно поднял ее и двинулся на запад, к реке.
До захода солнца оставалось около часа, поэтому он не мог добраться к реке до темноты, но что-то заставляло его идти и идти. Уже через несколько минут он истекал потом, а его здоровое легкое, казалось, готово было в любую секунду разорваться. Он двигался вперед еще медленнее, чем предвидел. Местность была такой неровной, постоянно приходилось то подниматься, то спускаться, и даже там, где проходы не блокировал подлесок, крутые склоны создавали непреодолимую преграду, заставлявшую искать обход. Он упрямо шел — не клал теперь Колин на землю, когда отдыхал, а прислонял ее к стволу дерева, чтобы избавить себя от необходимости каждый раз поднимать ее снова. Резкие крики обезьян и птиц порой затихали, звуча, как эхо событий из другого мира.
Когда темнота расставила по лесным проходам свою стражу, ноги стали отказываться повиноваться ему. Хрипло дыша, он осмотрелся вокруг в поисках какого-нибудь убежища. Колин в забытьи шевельнулась у него на руках и застонала. Он положил ее на землю, едва не перевернувшись при этом, и стал смотреть на нее, ожидая других признаков возвращения сознания. Она снова застонала, задрожала и шевельнула руками. Из-под полуопущенных век выглядывали белки глаз, а сотрясающая ее дрожь усилилась.
— Колин, ты слышишь меня? — настойчиво спросил он.
— Хо… холодно, — сказала она тонким детским голоском.
— Сейчас я тебя прикрою. Только… — говоря это, он стащил с себя тунику, старательно укутал ее и оглядел темнеющую панораму леса. Становилось все холоднее, а в его распоряжении были только трава и листья. Он начал рвать горстями высокую траву там, где в нее падали самые большие листья, и бросал все это на ее нога и тунику. Когда он закончил, было уже совсем темно, и теперь уже он задрожал от холода. Он залез под тунику, стараясь не сбросить покрывавшую ее траву, и обнял Колин. Она свободно и естественно шевельнулась рядом с ним, положила ногу на его ногу, и тело Карева залила волна блаженства. Он лежал совершенно неподвижно, с закрытыми глазами, пытаясь расслабиться. Незаметно уплывали минуты, может, даже часы, во время которых он плавал по мелководью океана сна. Порой он приходил в себя, и тогда видел над собой яркие фонари звезд. Завороженный самой дальней точкой убегающего света, он мчался через галактику. В конце концов он понял, что Колин не спит.
— Вилл? — спросила она.
— Да, — ответил он, стараясь говорить спокойно. — Ты в безопасности. Тебе ничего не грозит.
— Но что случилось? У меня какие-то сумасшедшие воспоминания.
— К сожалению, я впутал тебя в свои непонятные дела.
Он представил ей свою версию, объясняющую, как дошло до этой катастрофы, потом описал дальнейшие события.
— И теперь ты хочешь нести меня на руках до самой реки Конго?
— Ты не так уж тяжела. Мы прошли уже километра два.
Он заметил, что она не убрала ноги, переброшенной через его ногу, и все так же крепко прижимает груди к ею боку. Она рассмеялась.
— Ты невозможен. А ты не подумал, что?..
— Что именно?
— Нет, ничего. Думаешь, у нас есть шанс дойти пешком до цивилизации?
— Не знаю, — мрачно ответил он. — Я думал, что узнаю это от тебя.
После долгой паузы она заговорила снова.
— Я скажу тебе только одно.
— И что же?
— Ты вовсе не остывший.
— О! — Он хотел было возразить, но его тело давало ей неопровержимое доказательство, что она права. — Ты сердишься?
— А должна?
— Когда мы прилетели сюда, я видел, как ты загораешь.
— По-моему, твоя маскировка совсем не ради этого. Кстати, у меня уже тогда были сомнения. Сколько женщин тебе удалось обмануть?
— Множество, — заверил он ее.
— Значит, это были не настоящие женщины, Вилл.
Эти слова сопровождало легкое, но убедительное движение бедрами, и он ответил тем же, поскольку ничто в мире не могло его удержать. Она жадно прильнула губами к его губам, и он пил с них ошеломляющий нектар, наполнявший его теплом и надеждой. «Оправдывает ли тебя потребность в надежде?» — задала его совесть вопрос его телу. Он сопротивлялся вожделению, пытаясь взвесить аргументы против того, чтобы поддаться минутному настроению. Афина? Афина изменила правила игры. А сама Колин? Он коснулся засохшей крови на ее лбу.
— Ты поранилась, — шепнул он. — Порядочно ли это с моей стороны?
— Я бессмертна, а у бессмертных раны заживают быстро. — Он чувствовал на своем лице ее горячее дыхание. — Кроме того, мы, может, никогда отсюда не выберемся.
— Ну, хорошо, — сказал он, переворачиваясь и перенося вес тела на упругую плоскость ее бедер. — В таком случае мы оба выигрываем.
