озноб. Озноб прошел, когда он улегся, бесконечно благодарный и довольный тем, что может лежать спокойно, смотреть в потолок и слушать шорох дождя за окнами. Потом хозяин принес ему теплого виски с лимоном и спросил, что подать на ужин, но он не хотел есть.
Около восьми часов перед домом послышался топот, донеслись чьи-то голоса, а через минуту в комнату вошел врач; мокрый плащ он оставил внизу, но его бриджи и высокие ботинки были темны от воды и запарили, когда он встал перед камином. Это был тридцатипяти- или сорокалетний мужчина, веселый и энергичный.
— Доктор, — сказал пациент, — мне очень жаль, что вас вытащили из дома в такой вечер. У меня нет ничего такого, что не пройдет после двух дней лежания в постели.
Доктор Флетчер улыбнулся.
— Я рад, что приехал и могу с вами познакомиться, — сказал он, после чего взял американца за руку и послушал пульс.
— Насколько я знаю, вы были на радиоактивных территориях.
— Верно. Но мы не рисковали.
— Вы все время были в подводной лодке?
— Все время. С нами был представитель Организации Исследований, который ежедневно прослушивал нас счетчиками Гейгера. Значит, это не то.
— У вас была рвота, понос?
— Ничего подобного, доктор. Ни у меня, ни у кого из команды. Доктор Флетчер сунул Дуайту в рот термометр и продолжал слушать пульс. Потом вытащил термометр.
— Сто два, — сказал он. — Вам нужно полежать. Долго вы были в море?
— Пятьдесят три дня.
— А сколько под водой? — Больше половины.
— Вы очень устали? Капитан на мгновенье задумался.
— Возможно, — признал он наконец.
— Разумеется, возможно. Полежите, пока не Спадет жар, а потом еще один день. Через день-два я заеду взглянуть на вас. Думаю, это просто грипп. На службу вы не должны возвращаться по крайней мере неделю после выздоровления, а потом попросите отпуск. Это возможно?
— Нужно подумать.
Они поговорили о походе, об условиях в Сиэтле и Квинсленде, а под конец врач сказал:
— Я загляну завтра после обеда и привезу лекарства которые вам нужно принимать. Завтра я еду в Дэндинунг, мой коллега оперирует там в больнице, а я займусь наркозом. При случае возьму там лекарства и по дороге домой заскочу сюда.
— Что, тяжелая операция?
— Не очень. Женщина с камнем в желудке. Лучше его убрать: это на несколько лет продлит ее жизнь.
Он вышел, и вскоре из-за окна донесся цокот копыт и несколько проклятий врача. Цокот быстро удалился и затих в шуме дождя. Потом двери открылись, и вошла Мойра.
— Ну, — сказала она, — во всяком случае завтра ты не двинешься с места. — Она подошла к камину и подбросила дров в огонь. — Он очень мил, правда?
— Это сумасшедший, — сказал командир подводной лодки.
— Почему? Потому что велел тебе лежать?
— Нет. Завтра он будет оперировать какую-то женщину, чтобы продлить ей жизнь еще на несколько лет.
Она рассмеялась.
— Будет. Я не знаю другого такого обязательного человека, как он. — Помолчав, она сказала: — Папа хочет поставить завтра еще одну дамбу для будущего лета. Он говорит об этом уже давно, но теперь сказал, что сделает обязательно. Он звонил сегодня человеку, у которого есть бульдозер, и договорился, что тот начнет, как только затвердеет земля.
— Когда это будет?
— Примерно к Рождеству. Папа не может смотреть, как дождевая вода пропадает попусту. Летом здесь всегда очень сухо. Она взяла стакан со столика.
— Хочешь еще виски? Он покачал головой.
— Не сейчас, дорогая. Я чувствую себя прекрасно.
— Может, чего-нибудь поешь?
Он снова покачал головой.
— Тогда, может, еще одну грелку?
— Мне уже хорошо. Она вышла, но через несколько минут появилась снова, неся длинный завернутый в бумагу пакет.
— Я оставлю этот сверток у тебя, чтобы ты мог смотреть на него всю ночь.
Она поставила пакет в углу комнаты, но Дуайт поднялся на локте и спросил:
— Что это? Девушка рассмеялась.
— Можешь угадывать до трех раз, а утром проверишь, какая догадка была верной.
— А я хочу увидеть сейчас.
— Завтра.
— Нет… сейчас.
Она принесла ему пакет и стала смотреть, как он разрывает бумагу. «В сущности, Главнокомандующий Военным Флотом Соединенных Штатов — просто мальчишка», — подумала она.
Жабья трость в его руках засверкала своей первозданной чистотой. Деревянная ручка отливала шелковистым блеском, а металлический упор для ног сверкал красной эмалью. На ручке было написано: Элен Тауэрс.
— Ну, — хрипло сказал Дуайт, — это же просто чудо. Я еще никогда не видел жабьей трости с такой надписью и всем остальным. Она ошалеет от радости. — Он поднял голову. — Где ты ее достала, детка?
— Я была на фабрике, где их делают, — сказала Мойра. — То есть, сейчас уже не делают, но эту сделали специально для меня.
— У меня просто нет слов, — пробормотал он. — Теперь у меня есть подарки для всех.
Мойра собрала с одеяла обрывки бумаги.
— Это Мелочь, — небрежно сказала она. — Мне было даже приятно поискать эту фабрику. Поставить ее в угол?
Он покачал головой.
— Оставь ее здесь. Она кивнула и направилась к двери.
— Я погашу верхний свет. Не засиживайся долго. У Тебя правда есть все, что нужно?
— Да, дорогая, — сказал он. — Теперь у меня есть все.
— Спокойной ночи, — сказала она и плотно закрыла за собой дверь.
Какое-то время он думал о Шарон и Элен, о солнечных днях лета и высоких кораблях в Мистик, потом об Элен, прыгающей с новой игрушкой по подметенному тротуару среди сугробов, а потом о Мойре и ее доброте. Вскоре он крепко заснул с рукой на жабьей трости.
На следующий день Питер Холмс обедал с Джоном Осборном в клубе Объединения.
— Я звонил сегодня утром на корабль, — сказал физик. — Хотел поймать Дуайта, чтобы показать черновик рапорта, прежде чем отдать его машинистке. Мне сказали, что он в Гарквее, у родителей Мойры.
Питер кивнул.
— У него грипп. Мойра вчера вечером звонила мне, чтобы сообщить, что я не увижу его неделю, а может, и больше, если это хоть немного будет зависеть от нее. Физик забеспокоился.
— Я не могу задерживать рапорт так долго. Юргенсон уже узнал о результатах наших работ и теперь говорит, что мы не смогли как надо выполнить его задание. Я должен отдать рапорт машинистке самое позднее — завтра.
