ничего не отчуждать Стены. Тулузы и тридцати других укрепленных городов надлежало срыть. Граф обязался преследовать еретиков и сеньоров, не подчинившихся Церкви и через два года после отпущения грехов совершить крестовый поход в Палестину сроком на пять лет. Эти меры окончательно упрочили триумф церкви и Капетингской монархии в Лангедоке.
Так в течение менее чем четырех лет промелькнули, сменяя друг друга, самые свежие, привлекательные и яркие образы, достойные кисти Фуке или братьев Лимбург; кто сейчас рискнул бы изобразить их? Ребенок скачет по дороге в Берри или Бурбоннэ, встречает канцлера Герена и в растерянности поворачивает назад; ночь накануне сражения юный король проводит в Суассоне, коронуется в Реймсе, где графини Фландрская и Шампанская оспаривают друг у друга честь нести его меч; все горожане Шартра и Монлери, рукоплеща, сопровождают его по дороге на встречу с горожанами Парижа, защищая от баронов, – и это в разгар зимы, в отблесках костров, заставляющих сверкать доспехи, кольчуги и иней на ветках. Молодой король руководит осадой крепости Беллем, дарует свое прощение восставшим сеньорам. Эта история гораздо привлекательней, чем легенда. Можно понять, что наши предки – люди простые и отважные – были очарованы своим королем.
Историки, которые позднее станут более сдержанными, тогда еще расточали дифирамбы Людовику; лицом юный король был красив, преисполнен величия и милости, любезен и скромен; уже один его облик, утверждал Жоффруа де Болье, внушал спокойствие и мир людям непоседливым и вспыльчивым. Он был белокурым, как его бабка Изабелла д'Эно; как и у нее, у короля была круглая, довольно большая голова, широкое лицо с выдающимися скулами; он соответствовал канонам мужской красоты, одинаковым как для Средневековья, так и для нынешнего времени – был человеком крупным и сильным, гармоничного телосложения, но не грузным. Современники считали, что он был очень умен – но мыслил скорее основательно, нежели блестяще, – обходителен в обществе, нрав имел веселый, был снисходительным и добрым и таким же отважным, как и лучшие представители его рода.
Мариус Сепе отмечает, что женщины, так же одаренные политическим талантом, как и Бланка Кастильская, зачастую пренебрегают своими семейными обязанностями. Однако все современники отмечали бесконечную заботу Бланки о воспитании своих детей. Говорят, она воспитала их в такой нравственной чистоте, что впоследствии их не могла коснуться никакая клевета. Они блестяще сыграли свою роль принцев королевского дома. В свое окружение королева ввела, дабы познакомить своих сыновей с религиозными догмами, монахов – доминиканцев и францисканцев – несомненно, из числа тех, кто посещал двор Людовика VIII. Она учила детей осенять себя крестом, прежде чем заговорить, взывать к Господу и просить о милости Святого Духа; присутствовала с ними на публичных занятиях, повелев проводить их по воскресеньям и праздникам.
«В возрасте приблизительно четырнадцати лет, – рассказывает Гийом де Сен-Патю, – король, пребывая под опекой благородной дамы, королевы Бланки, его матери, повиновался ей во всем. Она велела его тщательно охранять и оберегала сама. Она заставляла его шествовать чинно и в благородном окружении, как и подобает великому королю. Порой король, чтобы развлечься, отправлялся в лес или на реку либо занимался другими делами, но всегда приличными и надлежащими. Однако в то время он не всегда ладил со своим учителем, наставлявшим и обучавшим его, и, по словам самого короля, сей учитель иногда его поколачивал за дисциплину. И набожный король тогда же всегда слушал мессу и вечерню и сам произносил их с кем-нибудь другим. Он сторонился всех непристойных игр и оберегал себя от безобразных и бесчестных вещей. Он никого не оскорбил словом или поступком и к каждому всегда обращался на 'вы'».
Кем же был этот ужасный клирик, мучивший юного четырнадцатилетнего короля и журивший его даже за юношеские, игры? Это нам неизвестно. Ничто не указывает на то, что им был доминиканец или францисканец, – в этом случае Жоффруа де Болье или Гийом де Сен-Патю не преминули бы этим похвастать. Во всяком случае, учитель имел дело с очень способным и покладистым учеником; ибо Людовик Святой был гораздо образованнее, чем сеньоры его эпохи. Он с удовольствием читал, правда, по преимуществу книги отцов Церкви, схоластиков, и разъяснял их тексты тем, кто не знал латыни; он собрал библиотеку в Сен-Шапель и был способен поправить клириков, запутавшихся в своих ученых диспутах, и исправить их неточные цитаты из Блаженного Августина – сцена, безусловно, очаровательная: когда однажды один епископ обратился к монаху, проповедовавшему перед королем, уличая его в невежестве и ереси, Людовик Святой выручил несчастного из замешательства, встав на его защиту и указав в творениях святого Августина оправдывающий его текст.
По-видимому в период с 1228 по 1249 гг. король брал уроки или получал советы от епископа Парижского, Гийома Овернского, который был исповедником Бланки Кастильской. Людовик Святой сам рассказал Жуанвилю о происшествии, о котором он услыхал от Гийома Овернского. Приведем этот рассказ полностью:
«Он поведал мне, что епископ Гийом Парижский рассказал ему, как к нему прибыл великий магистр теологии и передал, что хочет побеседовать с ним. И епископ ответил ему: 'Мэтр, поведайте, что вам угодно'. И когда магистр предстал перед епископом, то горько заплакал. А епископ ему сказал: 'Мэтр, говорите же, не стесняйтесь, ибо никто не может так согрешить, чтобы Бог не смог простить'. 'А я вам скажу, сир, – сказал магистр, – что плачу против воли, ибо считаю себя неверующим, поскольку не могу заставить свое сердце уверовать в таинство алтаря, как учит святая Церковь; а меж тем я хорошо знаю, что это искушение нечистого'.
'Мэтр, – ответил епископ, – скажите, когда враг насылает на вас сие искушение, приятно ли оно вам'. И магистр произнес: 'Сир, напротив, это меня настолько удручает, насколько это возможно'. 'Итак, я вас спрашиваю, – продолжал епископ, – принимали ли вы золото или серебро в обмен на то, что станете извергать хулу против таинств алтаря или прочих святых таинств церкви?' 'Что до меня, – ответил магистр, – то знайте, что нет ничего в мире, чего я не принял бы за это; я предпочел бы, чтобы мне вырвали все члены из тела, нежели произнес бы что-то подобное.
'Так вот что я вам скажу, – произнес епископ. – Вам известно, что король Франции воюет с королем Англии, и вам известен ближайший к границе между ними замок – это Ла Рошель в Пуату. Итак, хочу вас спросить: если бы король дал вам охранять Ла Рошель, что на опасной границе, а мне – замок Монлери, что в сердце Франции и на мирной земле, то к кому король должен был бы проявить большую милость к концу войны: вам – сохранившему без потерь Ла Рошель, или ко мне – сохранившему замок Монлери?' 'Во имя Бога, сир, – ответил магистр, – конечно, мне, отстоявшему Ла Рошель'.
'Мэтр, – молвил епископ, – скажу вам, что сердце мое подобно замку Монлери, ибо я не испытываю никакого искушения или сомнения относительно таинства алтаря. Отчего и говорю вам, что Господь, оказывая мне одну милость за мою прочную и спокойную веру в него, вам окажет их четырежды, поскольку вы сохранили ему свое сердце в нравственных муках и так веруете в него, что нигде на земле ни из-за какой телесной боли вы его не покинете. Так что успокойтесь, ибо в данном случае ваше поведение более угодно Богу, нежели мое'.
Услыхав сие, магистр преклонил колени пред епископом и почувствовал большое облегчение».
«Набожность Людовика Святого, – делает довольно любопытное наблюдение Фюстель де Куланж, – проистекала не от слабости характера, а скорее от силы его духа». Несомненно, историк проводил параллели с некоторыми известными католиками времен Второй империи; он мог был продолжить эту мысль: вера Людовика Святого была полностью осмысленной, равно как и вера воспитавших его схоластиков; модернизм был незнаком королю, а строгость теологии в его глазах никоим образом не умаляла дух милосердия.
Он никогда никого не оскорблял и обращался к каждому на «вы». Его мать учила его не быть высокомерным, хотя сама была очень гордой, но мягкой и приветливой с простым людом. Эта доброта, доступность в общении с народом – что являлось традиционной чертой династии Капетингов – были продиктованы возвышенным христианским духом, присущим королеве. Когда Бланка умерла, ее оплакивал именно простои люд, сообщают «Хроники Сен-Дени», «ибо она прижимала богатых и творила правосудие». Она раздавала щедрые милостыни и учила этому же своих детей. Королевские счета показывают, что она особо любила одаривать бедных девушек приданым для замужества.
Доказательств того, что Людовик Святой с юности подражал матери во всем, предостаточно. В одной из своих проповедей доминиканец Этьен де Бурбон рассказывал: «Король Людовик Французский, ныне правящий, произнес однажды превосходные слова, кои мне сообщил бывший там и услыхавший их из его
