Грязное мамбо, или Потрошители

которая проходила со своим сенбернаром мимо нашего дома каждый день ровно в девять утра, сексуальную дикторшу с восемнадцатого телеканала с ее пухлыми губками. У меня большой нерастраченный любовный потенциал, знаю со слов психиатра. Он повторил это дважды, когда я ходил в брачную консультацию с моей четвертой женушкой Кэрол.

– Мы получили результаты ваших тестов – сообщил мне дядя с дипломом, висевшим в рамочке на за его спиной. У него хватило наглости содрать с меня триста долларов в час за вмешательство в наши с женой ссоры и препирательства. – Должен сказать, у вас большой нерастраченный любовный потенциал.

Я просиял:

– Значит, с этим мы закончили? Все в порядке?

Меня ждала работа, органы, которые следовало изымать.

– Нет, мы не закончили, – взвилась Кэрол.

– Да в чем проблема?! Тебе же ясно сказали – у меня большие способности к любви!

– Проблема в том, – ответила Кэрол, – что ты не реализуешь свой потенциал!

К тому времени, когда мы отыскали то самое «место». в Сан-Диего, все трое, к сожалению, успели совершенно протрезветь. Неумолимо приближался рассвет. Секс с незнакомыми бабами уже не казался таким заманчивым без алкогольной смазки, сглаживающей моральные ухабы. Мы безуспешно торкались в двери винных магазинов, но все лавочки давно закрылись, бросив нас на произвол судьбы до нового дня.

Гарольд пошел первым. Я волновался, пожалуй, впервые за всю службу. Я, конечно, занимался этим и в штате Нью-Йорк, и в Пенсильвании, и в Джерси, и в поездах на ходу, и в другом транспорте, но никогда не спал с женщиной старше себя и такой… опытной и знающей, как проститутка. А вдруг я все делаю не так? Что, если столько лет я трахался неправильно?

Поэтому я ждал в коридоре, читая «Вэнити фэр», который кто-то оставил на столике. Бизнес был открыт в массажном кабинете – старая как мир уловка, которая уже никого не обманывает. Мне показалось странным что они продолжали маскироваться – уже год как в Сан-Диего официально появился квартал красных фонарей – провинциалы пошли вразнос, – но, видимо, старые привычки умирают трудно. Декор был выдержан в эконом-классе: флуоресцентные лампы, мебель из ДСП, синтетический ковер четверть дюйма толщиной.

Клиенты шли косяком, словно рабочие муравьи, спешащие на случку к муравьиной матке. Каждые несколько минут хлопали двери, приглушенные стоны эхом отдавались в коридорах и маленькой приемной. Это был бордель для солдат, из чего я заключил, что и для морпехов, но и не только – никакой дискриминации по роду войск не наблюдалось. Я даже углядел взблеск знакомых знаков различия, но промолчал – мне не улыбалось отжиматься под бдящим оком морских пехотинцев или вылизывать им ботинки непосредственно в здешнем коридоре. Согласитесь, как-то нелепо нарываться на отрывание яиц в борделе.

Через двадцать пять минут Гарольд нетвердой походкой вывалился из раздвижных дверей. Я поздравил его с несокрушимой мужской силой.

– Не получилось, – сказал он, и его губы невольно сложились в огорченную гримаску.

– Что, телка не возбудила?

– Я сам себя не возбудил.

Гарольд впервые обрел опыт в бескрайнем море полового бессилия задолго до того, как я вообще узнал об этом, и потому казался мне менее мужественным. Я понимаю – это глупость, но в кипящем от гормональных бурь мозге мальчишки, которому нет еще и двадцати, крутилось, что ничто в мире не может удержать настоящего мужика от лишней палки, когда выпадает такая возможность.

– Попробуй снова, – предложил я. – Могу уступить тебе очередь.

Он отмахнулся, заявив, что с него хватит, и поплелся к ближайшему креслу.

– У меня пятьдесят баксов, – сказал я.

– Дело не в деньгах. Просто… Да иди уже, оторвись за себя и за меня.

Что мне оставалось? Я шагнул за дверь.

Через несколько лет после того, как Бет со мной развелась – кажется, я уже был женат на Кэрол, – я получил от нее особенно едкое письмо, из которого узнал, что я ничтожество, не ведающее о чести и неспособное выполнять обязательства, и мне нужно ознакомиться с теорией эволюции в надежде когда-нибудь присоединиться к доминирующему виду. Однако между скачущих купоросно-едких строк можно было кое-что прочесть – например, приведенный ниже сентиментальный фрагмент, который, как я понял, дался Бет нелегко:

В тот момент, когда ты вошел в наш массажный салон, с красным лицом, дрожащими руками, донельзя возбужденный, прикрывающий эрекцию каким-то глупым журналом, я поняла, что ты в меня влюбишься, и не имела ничего против.

В устах Бет это убогое признание равнялось самому прочувствованному шекспировскому сонету о покинутой любви, практически признанием, что на каком-то этапе я был ей небезразличен.

Поэтому я написал ответ:

Дорогая Бет, спасибо тебе за письмо, в котором ты разложила по полочкам мнение на мой счет, хоть и знала, что мои родители были женаты, зачав меня. А насчет твоих мыслей при нашем знакомстве должен сказать, что «Вэнити фэр» я прикрывал не эрекцию, а пятно от кофе.

Искренне твой, ля-ля-ля, бла-бла-бла.

Ню-ню-ню.

За раздвижной дверью оказался маленький зальчик смежный с собственно «массажным салоном», начинавшимся непосредственно за обычными простынями, заменявшими портьеры. Маленькая кофеварка выдавливала тонкую струйку в прозрачную емкость, и я налил себе чашку – немного кофеина никогда не помешает. Потом еще одну. И еще. Минуты шли. Я с удивлением обнаружил, что до сих пор сжимаю в руке найденный в предбаннике «Вэнити фэр». Разжать руку не получалось – пальцы намертво впились в переплет.

Приторно-сладкий голос позвал из-за занавески:

– Ты здесь, милый?

От неожиданности у меня так затряслись руки, что я пролил кофе на слаксы. Подавив вопль, я промокнул пятно кстати подвернувшейся салфеткой и, прикрывая пах потрепанным журналом, сунулся в щель между тонкими, как марля, занавесками.

Проститутка – Бет – была обнажена. Прямо в чем мать родила распласталась на матрасе. Светлые волосы разметались по подушкам, груди торчали к потолку, соски указывали направление. Она, по-моему, даже головы не повернула, когда я вошел.

– Ты голая, – вырвалось у меня. Губы и язык двигались сами.

Бет села на кровати. Ее груди слегка обвисли, торча в разные стороны. Свои. Большие, но очень упругие.

– Ты что, первый раз?

– Нет-нет, – заторопился я, дергая молнию. – я просто… я не ожидал… Я думал, ты в ночнушке…

– Которую ты с меня снимешь, – закончила она. Я кивнул. Бет встала на колени, зевнула, сунула соблазнительный пальчик в соблазнительный рот и игриво попрыгала на кроватных пружинах. – В выходные у меня аншлаг – столько кругом военных баз! А День труда? Да у меня ни минуты свободной! Одеваться, раздеваться – в очереди потасовки начнутся.

Я заверил, что понимаю, и мы несколько минут поболтали о погоде и выходных, пока я нервно избавлялся от собственной одежды. За несколько месяцев боевой подготовки мышцы стали твердыми, контуры тела – четкими. Может, не как у Гарольда Хенненсона, но все-таки я считал себя впечатляющим представителем мужского рода. Конечно, Бет не в диковинку было видеть молодого парня, краснеющего от удовольствия и гордости за собственное тело, но в тот раз я, как истинный американец, не сомневался в собственных физических данных.

Очень впечатляюще, – сказала она. Я поблагодарил. Тогда я еще не знал, что она надо мной смеется. – Хочешь лечь рядом со мной? – спросила Бет, расправляя простыню с одной стороны. Между подушками там красовалось влажное пятно, и я отвел глаза.