Пожалуй, нужно все же заранее обговорить это с Бонни.
У Кэрол был собственный дом – прелестный особняк в викторианском стиле в Алабаме, и я даже перевелся в тамошнее отделение союза – распробовать алабамскую атмосферу. Транспортная система союза устроена так, что я мог жить практически где угодно и все равно приходить в главный офис, сдавать изъятое и брать новые заказы. Но мне хотелось ближе познакомиться с коллегами из алабамского отделения.
Не знаю, ожидал ли я увидеть новую, неизвестную разновидность биокредитчиков или думал, что южное благородство каким-то образом влияет на рабочий день, но там оказалось то же самое – пустил газ, хапнул и слинял. Немного чаще собирались на барбекю, несколько месяцев привыкал к акценту, но алабамские спецы ничем не отличались от нью-йоркских. Друзей я там не завел – одни слышали обо мне раньше и держались от меня подальше, другие не интересовались новичком.
С самого начала я пытался кое-что втолковать мозговеду Кэрол.
– Мы не меняемся, – сказал я в наш первый визит.
– Люди вашей профессии? – уточнил он.
– Люди моего сорта, – ответил я. – Черт, скорее, люди моего вида.
Она была у меня бизнес-леди, Кэрол. Покупала-продавала мелкие компании чаще, чем я менял белье. Я приходил домой после трех суток срочной работы и узнавал, например, что ее магазин деликатесов пуст, сыры и паштеты распроданы, а Кэрол сидит в директорском кабинете другой лавочки в ста ярдах дальше по улице и ведет процветающий бизнес по производству пряжи. Я не успевал следить за финансовыми трансакциями и однажды спросил, как ей удается порхать от одного дела к другому.
– Почему порхать? – удивилась она. – Дело одно и то же – я занимаюсь продажами.
– Но ведь ты продаешь что попало! Разве тебе не трудно работать в разных рыночных нишах?
– Тебе трудно изымать почку, селезенку и печень в одну ночь? – прищурилась она.
– Нет, но это же другое дело. Я извлекаю органы клиентов!
– А я извлекаю наличные из их бумажников, – отозвалась Кэрол. – И обхожусь без скальпеля – Бог дал мне гибкий язык.
Я на девяносто пять процентов уверен, Кэрол имела в виду – она мастер убалтывать клиентов. В хорошие дни – на девяносто девять.
Бонни дочитала инструкцию к легочной системе Йошимото.
– Забавно, – засмеялась она и с японским акцентом озвучила плохой перевод: – «В счастливой оперативной процедуре дыхание будет как свежий воздух через тело. В недоброй оперативной процедуре свежий воздух помрачнеет».
Помрачневший свежий воздух – неплохой образ для обозначения смерти реципиента. Ну, я не японец, стихи из чего попало складывать не обучен.
Бонни только что велела отставить машинку и идти спать. По-моему, «спать» она имела в виду во втором смысле. На этот раз я не останусь глух к намекам и прислушаюсь к кошачьим воплям инстинкта в моей голове: пойду к Бонни, уложу ее на ложе из печеней и позволю природе – по крайней мере тому, что осталось, – взять свое.
XVII
Прошло два дня. Вчера я не печатал. Этот день принадлежал только нам с Бонни, никаких механизмов. Мы сидели на своей полке и говорили о себе, друг о друге и о прошлом. Теперь я могу сказать, что любил всего семь женщин в своей жизни, включая маму, и женился на каждой, исключая маму и Бонни. Все-таки хорошо, что список – штука изменяющаяся.
Едва проснувшись утром после ночи плотских утех, мы снова набросились друг на друга, как два ненасытных тинейджера, пытающихся выяснить, что в этом такого хорошего. Она рассказала еще кое-что о своем бывшем муже и всех этих годах на улице – история жизни, за которой охотился союз.
А я поведал о собственном бегстве из кадров, о том, как ухитрялся уходить от расставленных ими силков, о визите в торговый центр, о своей жизни с того дня, как бросил работу и ударился в бега.
И я рассказал ей о Мелинде – чтобы все было по-честному. Это единственное, о чем я не упоминал всю свою подпольную жизнь, и выговориться оказалось большим облегчением, словно выпустить воздух, распиравший мою грудь много месяцев.
Началось с разговора о моих последних днях в союзе. Бонни не могла понять, из-за чего меня уволили.
– Я не хотел брать заказы, – объяснил я.
– Не хотел или не мог?
– Им без разницы. Не хотел и не мог.
– Почему? – спросила она, и тогда я рассказал ей о последней встрече с моей третьей бывшей женой.
Грудь после имплантации зажила, и, согласно цифровому монитору, вшитому в бедро, мой трудяга «Джарвик-13» обещал бесперебойно биться еще двести лет. Фрэнк был рад моему выздоровлению. Когда я окончательно оклемался, мы вернулись к веселому трепу, как до несчастного случая. Он сыпал добродушными инсинуациями по поводу моего характера; я прохаживался насчет его матушки. Мы отлично ладили, я и Фрэнк.
Выплаты за «Джарвик» были высокие, две тысячи баксов в месяц, и вместе с закладной на дом и растущими ценами на еду и бензин… Черт, я ною, как хреновы должники, с которыми каждый день имел дело, но суть в том, что теперь я могу поставить себя на их место. Тем не менее мне удавалось платить – сполна и в срок, и сохранять кредитный рейтинг чистым. Все мы так поступаем, поскольку это в порядке вещей.
Но я знал, что всего один-два заказа отделяют меня от серьезного дефолта и если что-то пойдет не так или займет больше времени, чем планирую, я могу нарваться на неприятности. Даже задержка чека на комиссионные лишит меня отсрочки платежа, а пени так просто столкнут за грань. Однако я держал эти мысли при себе и выполнял заказы без шума и пыли – быстро, легко и безболезненно.
За исключением предательской дрожи. Она появлялась всякий раз – то сильнее, то слабее, витая вокруг меня, словно мстительный дух, выжидая удобного момента для удара. Я погружал скальпель в плоть или выкручивал какой-нибудь упрямый узел и чувствовал, как дрожь прокатывается от плеча до кисти, мини-землетрясение, сотрясающее предплечье, запястье и пальцы. И меня не отпускала мысль – когда она снова начнется? Будет ли в следующий раз сильнее?
В тот день я обезвредил шайку аутсайдеров, воровавших искорганы «Кентона» у наших клиентов, и Фрэнк вызвал меня к себе в кабинет.
– Есть работа, – сказал он. – Свеженький клиент.
Обложка досье бордовая с белыми полосками – значит, «Гейблман». Открыв папку, я пробежал глазами розовый листок: изъятие обеих почек, просрочка оплаты – один год, последний раз клиента видели в центре города. Комиссия – на три тысячи больше стандартной. Это был шанс еще несколько месяцев удержаться на краю долговой ямы, и я взялся не раздумывая. Фотография была отпечатана с записи видеокамеры наблюдения – должно быть, снимок сделан возле банкомата или на светофоре. В принципе четкость роли не играла: сканер и так сообщит мне все, что считает луч.
В длинном списке разнообразных ляпов, о которых я сожалею, небрежное прочтение того розового листка тянет на третье место (два первых занимают подделка выигрышного лотерейного билета и связь с одной девчонкой из Бетезды). Этот небольшой недосмотр будет преследовать меня до конца жизни.
Джейк меня проводил. Я был в раздевалке союза, паковал саквояж. Да-да, в то время у меня имелся кожаный саквояж, подарок Кэрол, сделанный на заказ каким-то умельцем из Турции, с карманами для канистр с эфиром и петлями для скальпелей. Саквояж попахивал коровьей мочой, но это была лучшая сумка в моей жизни.
– Как моторчик? – спросил старый друг. – Тикает по Гринвичу?
Джейк лично перевел мой «Джарвик» на нормальную американскую метрическую систему и с удовольствием дразнил меня первоначальными установками.
– Отлично тикает, – заверил я. – Иду за почками. А у тебя что интересного?
– Фигня, – отозвался Джейк. – Несколько заказов по городу, ничего особенного.
Забросив саквояж на плечо, я направился к выходу:
