Когда тягучий припев, исполняемый молодым контральто, замер, Флеминг постучал. Девушка тотчас же вышла, держа в руке кольцо.
— Так я и знала, что это вы, — сказала она с притворным безразличием, стараясь не показать, как ей жалко расстаться с безделушкой. — Нате!
Но Флемингу было не до кольца: у него язык отнялся от удивления. Когда девушка распахнула дверь, шляпа, как перышко, слетела с ее головы, впервые открыв лицо и шею своей хозяйки. И глазам Флеминга предстала не девчонка, а очаровательная девушка лет семнадцати-восемнадцати, и он смутился, досадуя на себя за то, что не разглядел ее раньше.
— Надеюсь, я не помешал вам петь, — сказал он, стараясь скрыть смущение.
— Ах, это Мамка всегда поет, — ответила девушка.
— Ваша матушка? Она дома? — спросил Флеминг, заглядывая в кухню.
— Да нет, не матушка, — она умерла. Мамка — это наша старая нянюшка. Она ушла в Джимстайн и взяла мое старое платье, чтобы купить мне что-нибудь по росту. На мне — все материнское.
Теперь Флемингу стало понятно, почему на ней такое странное одеяние; но он заметил, что сама-то девушка даже не подозревала ни о нелепости своего наряда, ни о прелести скрываемых им лица и фигурки.
Она с любопытством разглядывала Флеминга лавандового цвета глазами.
— А вы в бога верите?
— Едва ли, — смеясь ответил Флеминг. — Боюсь, что нет.
— А вот папа верит, он говорит, что бог всемогущий.
— Уж не потому ли он не любит золотоискателей? — поинтересовался Флеминг.
— Не служите неправедному Мамоне, — наставительно изрекла девушка, словно повторяя затверженный урок. — Так сказано в писании.
— Я и сам читал Библию.
— Папа говорит: «Буква убивает», — нравоучительно выпалила девушка.
Флеминг взглянул на развешанные по забору трофеи, и в его глазах, по-видимому, выразилось недоумение, как может соблюдение заповедей священного писания совмещаться с ремеслом охотника. Девушка перехватила его взгляд.
— Папа — охотник волею божьей.
— А что он делает с этими шкурами?
— Меняет их на хлеб и на одежду. Но он не любит, когда ковыряются в грязи и ищут золото.
— А вам не кажется, что все эти звери предпочли бы, чтобы он ковырялся в грязи? Охота за золотом никого не лишает жизни.
Девушка пристально посмотрела на Флеминга и, к величайшему его удивлению, вместо того, чтобы рассердиться, звонко рассмеялась. Когда она смеялась, ее худенькое, бледное личико преображалось, а мелкие, молочно-белые с голубизной зубы были похожи на зернышки только что созревшей индейской кукурузы.
— На что вы глядите? — откровенно спросила она.
— На вас, — ответил он столь же откровенно.
— Ох, уж это мне тряпье, — сказала она, разглядывая свой наряд, — что делать, никак не могу его приладить.
Ни в ее тоне, ни в манере, когда она пыталась обеими руками подобрать на талии распустившиеся сборки юбки, не было стеснения или кокетства.
— Давайте я вам помогу, — сказал он серьезно.
Она с детской непосредственностью подняла руки, когда он, подойдя к ней сзади, стал подбирать сборки юбки и закалывать их на талии, оказавшейся совсем тоненькой. Потом он развязал передник, снял его, сложил пополам и повязал снова.
— Теперь стало ловчее, — сказала девушка со вздохом удовлетворения и повернулась к нему вполоборота, показав круглую щечку и блеснув голубыми глазами из-под темных ресниц. Это была минута величайшего искушения для Джека, но он понял, что сейчас в его лице испытанию подвергается весь род золотоискателей, и не поддался соблазну. К тому же душа у него была чистая.
— Я бы и блузку подобрал, будь у меня побольше булавок, — сказал Джек со знанием дела: у него были сестры.
Булавки появились незамедлительно. В результате манипуляций с юбкой из-под ее подола, собранного в виде фестонов, выглянула нижняя юбчонка из дешевой вылинявшей фланели, бледно- голубой, как глаза девушки однако это обстоятельство не вызвало замешательства или недовольства ни у одной из сторон.
— Ну вот, теперь будет лучше, — сказал Джек, созерцая плоды своих трудов и любуясь выглядывавшими из-под юбки тоненькими щиколотками. Девушка тоже внимательно рассматривала свое отражение в блестящем донышке таза.
— Кажется, я похожа на китайскую девочку, правда?
Джек хотел было возразить, предположив, что она говорит о сходстве с китаянкой, но, взглянув, куда она указывала, он увидел на полке дешевую безделушку из китайского фарфора, изображавшую голландскую пастушку. В статуэтке и впрямь было какое-то сходство с девушкой.
— Только не попадайтесь на глаза Мамке, — сказала она задорно, — не поздоровится вам, если она узнает.
— А вы уж лучше скажите ей, что управились без моей помощи, — сказал Флеминг.
— Почему? — спросила девушка, широко раскрыв наивные глаза.
— Вы же сказали, что ваш отец не любит золотоискателей, и он рассердится на вас за то, что вы одолжили мне таз.
— Ах, не отец страшен, а ложь, — сказала она с гордым сознанием собственной добродетели, которое, однако, было в значительной мере смягчено добавлением: — Мамка меня не выдаст.
— Ну что ж, прощайте, — сказал Флеминг, протягивая руку.
— А вы мне не сказали, принес ли вам счастье мой таз, — сказала девушка, не беря его руки.
Флеминг пожал плечами.
— Мне, как всегда, не повезло, — усмехнулся он.
— Вас, видать, больше заботит, как бы получить назад кольцо, — сказала девушка. — Я вижу, не очень-то вы усердный старатель.
— Боюсь, что так.
— И потом вы не сказали мне вашего имени, а вдруг отец захочет узнать.
— Вряд ли. Впрочем, меня зовут Джек Флеминг.
Она подала ему руку.
— А вас как зовут, — спросил он, пожимая маленькие красные пальчики, — а вдруг я хочу знать?
Ей очень понравилось, как он остроумно перефразировал ее слова. Она улыбнулась, показав белые зубки, отняла руку и сказала:
— Счастливого пути, мистер Флеминг. Меня зовут Тинка…
— Как?
— Это уменьшительное от Кэтинка — Кэтинка Джеллингер.
— До свидания, мисс Джеллингер.
— До свидания. Мой отец — Генри Бун Джеллингер, из Кентукки, если вам когда случится встретить его.
— Спасибо.
И она быстро скрылась в доме, а он пошел к лесу. Поднимаясь на холм, он бессознательно ждал, что снова услышит голос девушки, распевающей негритянский гимн, но ожидания его не сбылись. Поднявшись на вершину, он остановился и обернулся.
Она, как видно, ждала этого и помахала ему на прощание тем самым тазом, который он у нее брал. Таз блеснул на миг в лучах заходящего солнца и померк, заслонив маленькую фигурку.
