торопливо попятились к колоннам. В тот же миг кто-то выстрелил с улицы в открытую дверь, которая была прямо напротив колонн и стойки.
Пуля несколько попортила лепные украшения стойки, не причинив другого вреда. Но в ответ из глубины бара грянул выстрел, и только тут я заметил двух человек с револьверами, которые стреляли друг в друга через салун.
Посетители бара были в полной безопасности между колоннами; бармен при первом же выстреле нырнул под стойку. Противники обменялись шестью выстрелами, но, насколько я мог видеть, ни один не пострадал. Было разбито одно из зеркал, да еще пуля срезала края моего стакана, и вино расплескалось.
Я продолжал стоять у стойки, но, по-видимому, колонны все же защищали меня. Все это произошло так быстро и я был настолько захвачен драматической новизной происходящего, что не испытал, помнится, ни малейшего страха, — мне случалось трусить в положениях, куда менее опасных.
Больше всего я беспокоился, как бы не выдать словом или движением свою юность, удивление и непривычку к таким делам. Думаю, что любой застенчивый тщеславный школьник поймет меня, — он, вероятно, чувствовал бы себя на моем месте точно так же. Настолько сильным было это чувство, что запах порохового дыма еще щекотал мне ноздри, а я уже вплотную подошел к стойке и, протягивая разбитый стакан, обратился к бармену, быть может, слишком тихо и неуверенно:
— Дайте мне, пожалуйста, другой стакан. Не моя вина, что этот разбит.
Бармен, весь красный и взволнованный, поднялся из-за стойки; он глянул на меня с подозрительной улыбкой, а затем протянул мне графин и чистый стакан. Позади меня раздались смех и ругань. Единым духом я проглотил обжигающую жидкость и, покраснев, поспешил к выходу.
Но стертые ноги болели и, дойдя до порога, я захромал. Тут я почувствовал на плече чью-то руку и услыхал торопливый вопрос:
— Ты не ранен, приятель?
Я узнал голос человека, который только что смеялся, и, еще гуще краснея, ответил, что натер ноги в пути, а сейчас тороплюсь на участок «Камедное Дерево».
— Постой-ка, — сказал незнакомец.
Выйдя на улицу, он крикнул какому-то человеку, сидевшему в пролетке:
— Подбрось его, — тут он указал на меня, — на заявку «Камедное Дерево», а потом возвращайся сюда.
Он помог мне сесть в пролетку, хлопнул меня по плечу и, загадочно произнеся: «Хорош!», — вернулся в салун.
Пока мы ехали, я узнал от кучера, что противники поссорились еще неделю назад и поклялись стрелять друг в друга «без предупреждения», то есть при первой же случайной встрече, и оба не расставались с оружием. Он презрительно добавил, что «стрельба была ни к черту», я и с ним согласился. Я понятия не имел о смертоносном оружии, но верил своим юношеским впечатлениям.
Впрочем, о своих чувствах я не распространялся, да, кажется, сам скоро забыл о них. Ведь мое путешествие приближалось к концу, и теперь впервые (впрочем, так, кажется, обычно бывает со всеми юношами) я вдруг усомнился в правильности своего решения. Во время долгого пути, среди лишений я ни разу не поколебался, но сейчас, возле хижины Джима, меня словно что-то ударило, и я понял, до чего же я еще молод и неопытен и как нелепо рассчитывать на помощь и совет случайного знакомого.
Но за этим последовал удар куда более сильный. Когда, попрощавшись с кучером, я вошел в скромную бревенчатую хижину, принадлежавшую компании «Камедное Дерево», то узнал, что всего несколько дней назад Джим отказался от своей доли и уехал в Сан-Франциско.
Должно быть, вид у меня был усталый и разочарованный, потому что один из компаньонов вытащил единственный стул и предложил мне его, а также непременную выпивку. Сам он и его товарищи сидели на поставленных стоймя ящиках. После такого поощрения я, запинаясь, рассказал о себе. Кажется, я выложил всю правду, — я слишком устал и не пытался даже утверждать, будто хорошо знаком с отсутствующим Джимом.
Они слушали молча. Наверное, им приходилось слышать подобные истории и раньше. Я уверен, что каждый из них прошел более тяжелые испытания, чем я. А затем произошло то, что могло произойти, думается мне, только в Калифорнии в те времена доверчивых и простых нравов. Даже не посоветовавшись между собой, ничего не спросив ни обо мне, ни о моем характере и видах на будущее, они предложили мне освободившийся пай, чтобы я мог попытать счастья. И, во всяком случае, я мог остаться у них, пока не приму решения. Видя, что я еле держусь на ногах, один из компаньонов вызвался принести мой «багаж», спрятанный в кустах за четыре мили отсюда. Вслед за этим разговор, к моему удивлению, перешел на другие темы — литературные, научные, философские — любые, кроме деловых и чисто практических. Двое из компаньонов окончили университет на Юге, третий, молодой, веселый, раньше был фермером.
В эту ночь я спал на койке Джима уже в качестве владельца одной четверти домика и участка, о котором я пока ничего не знал. При виде бородатых лиц моих новых товарищей — они, вероятно, были ненамного старше меня — мне казалось, что мы «играем» в компаньонов, владеющих прииском «Камедное Дерево», как я «играл» в школьного учителя в долине Мадроно.
На следующее утро, проснувшись довольно поздно в пустой хижине, я с трудом мог поверить, что события прошлого вечера не были сном. Узел, оставленный за четыре мили от домика, лежал у меня в ногах. При дневном свете я увидел, что нахожусь в прямоугольном помещении из необтесанных бревен. Сквозь щели между бревен пробивались солнечные лучи. Над головой у меня была тростниковая крыша, по которой стучал глупый дятел. Вдоль стен стояли четыре койки, похожие на корабельные, стол, стул и три сиденья из старых упаковочных ящиков — вот и вся мебель. Свет проникал в хижину через окошко, пробитое высоко в одной из стен, через открытую дверь и через кирпичную трубу над очагом, целиком занимавшим противоположную стену; труба лишь на фут возвышалась над крышей.
Я уже начал думать, не забрел ли я в заброшенную хижину, и даже готов был приписать этот поступок действию единственного стакана, выпитого в салуне, когда вошли три моих компаньона. Они кратко объяснили мне, в чем дело. Я нуждался в отдыхе, и они из деликатности не хотели будить меня. А сейчас уже двенадцать! Завтрак готов. Им не терпится рассказать мне нечто очень «забавное». Я стал героем!
Оказывается, мое поведение в «Магнолии» во время перестрелки стало известно всем, причем было усердно преувеличено очевидцами. Последняя версия гласила, что я спокойно стоял у стойки бара и хладнокровнейшим образом требовал выпивку у бармена, который от страха согнулся в три погибели, а в это время над нами гремели выстрелы! Я стал с возмущением протестовать, но боюсь, что даже мои новые друзья приписали это юношеской застенчивости. Видя, однако, что я недоволен, они переменили тему разговора.
Да, я могу, если угодно, начать искать золото хоть сегодня! Где? Да всюду, кроме уже заявленных участков, — вокруг есть на выбор сотни квадратных миль. А что я должен делать? Как! Возможно ли, что я никогда раньше не был старателем? — Нет. И никогда вообще не искал золота? Никогда!
Я видел, что они украдкой переглянулись. Сердце у меня упало. Но тут я заметил, что глаза их блеснули. И я узнал, что неопытность — залог успеха! Золотоискатели были очень суеверны. Они твердо верили, что удача неизбежно сопровождает первую попытку новичка. Это называлось «негритянским счастьем», иначе говоря, непостижимым везением, выпадающим на долю слабых и неумелых. Для меня в этом не было ничего особенно лестного, но из благодарности к своим компаньонам я не стал возражать.
Я поспешно оделся и быстро проглотил завтрак — кофе, солонину и оладьи. У индианки, стиравшей на золотоискателей, взяли на время пару старых оленьих мокасин — для моих стертых ног надеть их было огромным облегчением. Вооружившись киркой, лопатой с длинной рукояткой и лотком для промывки, я потребовал, чтобы меня тотчас же отвели на участок. Но мне ответили, что это невозможно: я сам должен выбирать себе участок, иначе мне не повезет!
Я остановил свой выбор на травянистом склоне, шагах в двухстах от хижины, и, прихрамывая, направился туда. Склон спускался к великолепному каньону и дальше к лагерю, на который я смотрел вчера с более отдаленной горы. У меня осталось яркое впечатление от этого памятного утра; отлично помню, что я был потрясен чудесной перспективой вокруг меня и на несколько минут позабыл о «перспективах»,
