лежавших в земле у моих ног. Наконец я начал копать.
Мне сказали, что нужно насыпать в лоток грунт, взятый с самой поверхности на большом участке. Но во мне возникло непреодолимое искушение копнуть поглубже и поискать скрытых там сокровищ; после нескольких ударов кирки обнажился кусок кварца с тонкими прослойками и прожилками, которые поблескивали весьма многообещающе. Полный надежд, я сунул кварц в карман, а лоток наполнил, как полагается, землей. Не без труда — он стал ужасно тяжелым! — я отнес его к ближайшему промывочному желобу и подставил под струю воды. Я покачивал лоток из стороны в сторону, пока более легкий темно- красный грунт не был смыт полностью, оставив клейкую, глинистую массу, похожую на пудинг, с мелкими камешками вроде изюминок. Это зрелище рождало приятные воспоминания о «пирожках», которые я делал из песка в далеком детстве. Скоро, однако, проточная вода унесла всю грязь, и на дне лотка остались лишь камешки да черный песок. Я повыбрасывал камешки, оставив только один — маленький, плоский, красивый, круглый, он был тяжелее других; его можно было принять за почерневшую монету. Спрятав его в карман, где уже лежал кварц, я стал промывать черный песок.
Предоставляю юным читателям вообразить мое волнение, когда я наконец обнаружил с дюжину крохотных золотых звездочек, приставших ко дну лотка! Они были такие крохотные, что я побоялся продолжать промывку, чтобы их не унесло водой. Только впоследствии я узнал, что при их удельном весе это почти невозможно. Держа лоток на вытянутых руках, я радостно побежал к месту, где работали мои компаньоны.
— Да, ты нашел «блестки», — сказал один из них довольно спокойно. — Я так и думал.
Я был несколько разочарован.
— Так, значит, я не напал на жилу? — сказал я неуверенно.
— Нет, на этот раз не напал. Здесь у тебя примерно на четверть доллара.
Лицо у меня вытянулось.
— А все ж, — продолжал он с улыбкой, — еще четыре таких промывки, и дневной паек у тебя готов.
— А больше, — прибавил другой, — ни мы, ни другие на этом холме вот уже полгода не намываем.
Для меня это был новый удар. Впрочем, пожалуй, еще более поразило меня то добродушие и юношеская беспечность, с какой были произнесены эти слова. Все же первая попытка разочаровала меня. Я нерешительно вытащил из кармана два кусочка кварца.
— Вот что я нашел. Похоже, что тут есть металл, поглядите, как блестит.
Старатель усмехнулся.
— Железный колчедан, — сказал он. — А это что такое? — добавил он торопливо, беря с моей ладони маленький круглый камешек. — Где ты его нашел?
— В той же ямке. Разве он годится на что-нибудь?
Старатель не ответил и повернулся к двум другим компаньонам, которые стояли рядом с ним.
— Глядите!
Он положил камешек на другой камень и сильно ударил по нему киркой. К моему удивлению, маленький диск не погнулся и не раскололся. Кирка сделала в нем небольшую выбоинку ярко-желтого цвета!
Я не успел ни о чем спросить да и не пытался сделать это.
— Беги за тачкой! — приказал старатель одному из своих товарищей. — Пиши заявку и тащи колышки! — бросил он другому.
Через минуту, забыв о стертых ногах, я помчался вместе с ними к склону. Участок был обозначен колышками, доска прибита, и все мы принялись нагружать тачку землей. Прежде чем начать промывку, мы привезли к желобам четыре тачки.
Мой самородок стоил около двенадцати долларов. Мы перевезли еще много тачек. Весь этот и следующий день мы работали с надеждой, весело, без устали. И еще три недели мы работали на «заявке» ежедневно, регулярно, не за страх, а за совесть. Иногда мы находили «блестки», иногда нет, но почти всегда зарабатывали себе на хлеб. Мы смеялись, шутили, рассказывали разные истории, читали стихи — в общем, развлекались, как на затянувшемся пикнике. Но двенадцатидолларовый самородок был нашей первой и последней находкой на «Заявке Новичка».
РУСАЛКА МАЯЧНОГО МЫСА
Лет сорок тому назад на севере побережья Калифорнии, неподалеку от Золотых Ворот, стоял маяк. Был он нехитрого устройства, и со временем на его месте поставили другой, более подходивший для ближнего порта, который быстро рос и развивался, да и тогда этим маяком мало кто интересовался на пустынном берегу и, пожалуй, еще меньше — на пустынном море. Это унылое сооружение из дерева, камня и стекла, избитое и исхлестанное постоянными ветрами, иссушенное солнцем, светившим с безоблачного неба шесть месяцев в году, перед вечером скрывал на несколько часов морской туман, а птицы, прилетавшие с гор Фарралеоне, кружили и насмешливо кричали над ним. Смотрителем был одинокий человек, питавший пристрастие к науке; к чести своей, не в пример другим таким же иммигрантам он обратился к правительству с просьбой предоставить ему это не слишком доходное место, чтобы найти уединение, которое было ему дороже золота. Некоторые считали, что он с юных лет разочаровался в любви — с этим милосердно соглашались и те, кто полагал, что правительство не предоставило бы столь ответственный пост «полоумному». Как бы там ни было, обязанности свои он выполнял и с помощью слуги-индейца возделывал даже небольшой клочок земли рядом с маяком. Здесь он обрел желанное уединение. Мало что могло привлечь в эти места путешественников: ближайшие прииски находились на расстоянии пятидесяти миль; в девственные леса глубоко в горах проникали только пильщики да лесорубы из столь же отдаленных прибрежных поселков. И хотя на берегу были иногда отчетливо видны огни большого порта, одиночество смотрителя нарушали лишь индейцы, родственные большому северному племени «собирателей корешков» — миролюбивые и простые, которых до сих пор не потревожил белый человек, так что притеснения еще не разбудили в них враждебных чувств. С цивилизацией он соприкасался в точно установленные промежутки времени — она являлась к нему с моря в виде правительственного катера, доставлявшего припасы. Если бы не постоянные бури и штормы, он мог бы прожить в этих краях мирную, идиллическую жизнь. Но и в его одиночество вторгались иногда слабые отголоски шума большого порта, который совсем рядом бурлил так же, как море. И все же на песок у его дверей и на склоны гор, поднимавшихся вдали, не ступала нога белого человека с тех пор, как они поднялись из океана. Правда, маленький залив по соседству был обозначен на карте как Залив сэра Френсиса Дрейка — по традиции было принято считать, что именно здесь этот хитроумный пират и создатель империи высадился на берег и очищал от ракушек днища своих отважных кораблей. Но обо всем этом Эдгар Помфри, или «капитан Помфри», как его называли из-за почти морского характера его службы, мало думал.
Первые полгода он от души наслаждался уединением. Свой досуг он проводил среди книг, привезенных в таком количестве, что полки заняли все удобные уголки его жилища и вытеснили прочую мебель. Даже в непривычном физическом труде — он поддерживал огонь маяка, протирал стекла, занимался хозяйством, в чем ему иногда помогал слуга-индеец, — Помфри находил интерес и новизну. Что касается упражнений на свежем воздухе, их тоже было достаточно: он бродил в песках, взбирался на каменистое плоскогорье или катался на лодке, приписанной к маяку. И хоть он прослыл «полоумным», у него хватило здравого смысла, чтобы не одичать, как это довольно быстро случалось с некоторыми одинокими золотоискателями. В силу своих привычек да и по роду службы он был опрятен, содержал в чистоте и порядке свое жилище и вел размеренную жизнь. Даже клочок земли за маяком имел правильную форму и был тщательно обработан. Подобно своему маяку, капитан Помфри озарял пустынный берег и море, хотя кто знает, что озаряло его собственную душу.
Было ясное летнее утро, редкое даже для этого всегда великолепного времени года: неукротимые
