за бесшумно ступавшим Джимом. Здесь Джим осторожно приоткрыл дверь и поманил за собой Помфри.
Внизу были две жилые комнаты, кладовая и бак с нефтью. Помфри вошел, и Джим тихо запер за ним дверь. После блеска песка и солнца он сначала ничего не видел в полутьме кладовой, но с удивлением услышал, как кто-то носится по комнате и отчаянно бьется о стены, словно птица в клетке. В ту же минуту он увидел светловолосую незнакомку, которая, дрожа от волнения, кидалась то к зарешеченным окнам, то к запертой двери, то к стенам и, не находя выхода, кружила по комнате, как чайка, попавшая в западню. Пораженный, заинтригованный, сердясь на Джима, на себя и даже на злосчастную пленницу, Помфри крикнул ей на языке чинук, чтобы она остановилась, и, подойдя к двери, настежь распахнул ее. Она пробежала мимо и, вскинув на миг нежные голубые глаза, искоса посмотрела на него призывным и вместе с тем робким, восхищенным взглядом и выскочила за дверь. Но тут она, к его удивлению, не кинулась прочь, а, наоборот, с достоинством выпрямилась и, став словно бы выше ростом, величественно приблизилась к Джиму, который, когда она неожиданно появилась в дверях, распростерся на песке в раболепном страхе. Она медленно подошла к нему, угрожающе подняв маленькую руку. Он извивался и корчился перед ней. Потом она обернулась, увидела стоящего в дверях Помфри и спокойно пошла прочь. Приятно удивленный ее поведением, Помфри почтительно окликнул ее, но, увы, это был опрометчивый поступок. Услышав его голос, она моментально пригнулась и исчезла за дюнами.
Помфри не стал упрекать своего и без того сильно расстроенного помощника. Он не допытывался, в чем секрет власти над ним этой девушки. По-видимому, Джим говорил правду, когда сказал, что она принадлежит к высшей касте. Помфри вспомнил, как она гневно стояла над распростертым ниц индейцем, и снова почувствовал, что он озадачен и разочарован внезапным превращением девушки в робкую дикарку при одном звуке его голоса. Не усугубит ли беззлобная, но неудачная шутка Джима ее бессмысленное звериное недоверие к нему? Через несколько дней он получил на этот вопрос неожиданный ответ.
Было жаркое время дня. Помфри удил рыбу, причалив к скале, возле которой впервые увидел ее, а потом, смотав леску, стал неторопливо грести к маяку. Вдруг до его слуха долетел короткий мелодичный оклик, чем-то похожий на птичий крик. Он перестал грести и прислушался. Звук повторился, и на этот раз он безошибочно узнал голос индейской девушки, хотя слышал его лишь однажды. Он порывисто повернулся к скале, но она была пуста; объехал ее кругом, но никого не увидел. Он принялся осматривать берег и уже направил туда лодку, но тут где-то над водой снова раздался голос, чуть дрожащий от смеха. Тогда он впервые за все время посмотрел прямо перед собой, и там, на гребне волны, в каком-нибудь десятке ярдов от лодки, увидел разметавшиеся золотые волосы и смеющиеся глаза девушки. Пугливая серьезность исчезла с ее лица, потонула в блеске белых зубов, в дрожащих ямочках на мокрых щеках, поднятых над водой. Их глаза встретились, она снова нырнула, но сразу же вынырнула по другую сторону лодки и поплыла ленивыми свободными взмахами, улыбаясь, оглядываясь на него через белое плечо и, словно дразня, звала догнать. Его поразила эта улыбка, но еще поразительней было это первое проявление женского кокетства. Он налег на весла и погнался за ней; но она несколькими широкими взмахами рук все время уходила на прежнее расстояние, а если ему все же удавалось приблизиться к ней, ныряла, как гагара, и выныривала за кормой с тем же дразнящим детским криком. Напрасно он пытался ее догнать и, смеясь, уговаривал на ее родном языке остановиться; она легко ускользала от лодки. Когда они очутились у самого устья реки, она вдруг подняла голову, махнула ему на прощание маленькой рукой, а потом как дельфин, изогнув спину, бросилась в набегающую волну и исчезла в пене. Было бы сумасшествием с его стороны пытаться догнать ее в лодке, и он понимал, что она знает это. Он подождал, пока копна золотых волос не появилась над рекой, где вода была спокойнее, и повернул назад. В пылу погони он совсем забыл, что слишком долго пробыл на солнце в легкой одежде, а теперь над водой поднялся холодный туман, постепенно обволакивая море и берег. В тумане Помфри плыл медленно и к тому времени, когда добрался до маяка, продрог до костей.
Наутро он проснулся с тупой болью в голове и тяжестью во всем теле; ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы выполнить свои обязанности. К ночи, почувствовав себя еще хуже, он решился поручить маяк заботам Джима, но с изумлением обнаружил, что индеец исчез; однако еще хуже было то, что исчезла бутылка со спиртом, которую Помфри накануне достал из шкафа. Как и у всех индейцев, скудные знания Джима о цивилизации включали и «огненную воду»; видимо, он испытал соблазн, не устоял, а потом был слишком сконфужен или пьян, чтобы предстать перед своим хозяином. Помфри все же удалось зажечь маяк, после чего он весь в жару кое-как добрался до постели. Терзаемый болью, он ворочался с боку на бок. Губы его запеклись, кровь стучала в висках. Его посещали странные видения: будто бы, зажигая маяк, он увидел в устье реки парус — а ведь туда не заходил и не мог зайти ни один парусник — и с облегчением подумал, что свет маяка укажет безрассудному или невежественному моряку верный курс к Золотым Воротам. Временами сквозь знакомый гул прибоя ему слышались голоса, и он пытался встать с постели, но не мог. Иногда голоса эти звучали как-то странно, грубо, с чужеземным акцентом, и хотя это был его родной язык, он казался Помфри едва понятным. И среди этих голосов всегда звенел один — такой знакомый и мелодичный, хотя он произносил слова на чужом для него — на ее! — языке. Потом из забытья, в которое, как впоследствии оказалось, он погрузился, всплыло странное видение. Ему казалось, будто он только что зажег маяк, как вдруг по совершенно непонятной причине свет начал меркнуть, и невозможно было заставить его разгореться. Вдобавок к этой неприятности он отчетливо видел, что какое-то судно приближается к берегу. Оно явно сбилось с курса, и Помфри понял, что на корабле не замечают маяка, и, тщетно пытаясь разжечь угасающий огонь, он дрожал от стыда и ужаса. К его удивлению, незнакомое судно, обходя опасные рифы, упорно продолжало свой путь, пока не очутилось в заливе. Но поразительнее всего, что прямо перед носом корабля виднелась золотоволосая голова и смеющееся лицо девушки-индианки — точь-в-точь, как он видел ее накануне. Чувство негодования охватило его. Решив, что она заманивает корабль, увлекает его к гибели, Помфри выбежал на берег и хотел криками предупредить моряков о роковой опасности. Но он не мог кричать, не мог произнести ни звука. Теперь все его внимание было поглощено судном. Корабль этот с высоко задранным носом и кормой, очертаниями похожей на полумесяц, был самым необычайным судном, какое он когда-либо видел. Пока он разглядывал его, корабль подходил все ближе и ближе и наконец бесшумно пристал к песчаному берегу у самых его ног. Десятка два людей, выглядевших так же причудливо и странно, как их корабль, сгрудились теперь на баке, таком высоком и грозном, словно это была настоящая крепость, и стали прыгать оттуда. Матросы были голые по пояс; офицеры походили скорее на пехотинцев, чем на моряков. Но больше всего Помфри поразило, что они все, как один, словно не подозревали о существовании маяка и беспечно бродили вокруг него, как будто попали на необитаемый берег; да и из их разговоров — насколько он мог понять их архаичный язык — было ясно, что они чувствуют себя первооткрывателями. Они совершенно не представляли себе, где находится побережье и даже море, которым они приплыли, и Помфри возмутился, но еще большую ярость вызывали у него их рассуждения о прекрасной индианке, которую они видели перед носом своего корабля и по глупости называли «русалкой». Он был бессилен, однако, выразить свое негодование и презрение или хотя бы заявить о своем присутствии. А потом мысли его спутались и наступил полный провал сознания. Когда он снова поймал нить своих причудливых видений, корабль почему-то уже лежал на боку; теперь была хорошо видна необычная конструкция его верхней палубы с надстройками, больше похожими на жилье, чем у всех прочих кораблей, какие он знал. Матросы тем временем с помощью простейших инструментов чинили обшивку и счищали ракушки с днища. А потом он увидел, как призрачный экипаж пировал и бражничал, услышал крики подвыпивших гуляк; увидел, как самых буйных взяли под стражу, а вскоре шестеро матросов самовольно, под градом не достигавших цели выстрелов из старых мушкетонов бросились бежать в глубь побережья. Затем воображение перенесло его туда, и он увидел, как эти матросы преследуют индейских женщин. Вдруг одна из них повернулась, словно искала защиты, и со всех ног побежала к нему, спасаясь от настигавшего ее матроса. Борясь с оцепенением, сковавшим все его тело, Помфри кинулся ей навстречу, и, когда женщина коротко мелодично вскрикнула, он наконец разорвал путы и… проснулся!
Сознание медленно возвращалось к нему, и вот он снова увидел голые деревянные стены своей комнаты, шкаф, окно, в которое светило солнце, открытую дверь, за которой был бак с нефтью, и маленькую лестницу, ведущую наверх, к маяку. В комнате стоял незнакомый запах каких-то курений и трав. Он хотел было приподняться, но маленькая загорелая рука ласково и настойчиво легла ему на плечо; он услышал знакомый мелодичный голос — теперь в нем звучал девичий смех. Помфри приподнял голову. У
