опилки. Казалось, что это не опилки, а самая настоящая кровь. Тищенко даже померещилось, что он чувствует боль, причиняемую пилой, и ему стало жаль это старое и величественное дерево.
Он вспомнил, что точно такую же картину наблюдал два года назад в Городке. Тогда, согласно новому проекту, уничтожали тополя, по преданию, посаженные еще по приказу самой Екатериной II. И тогда Игорь на всю жизнь запомнил эту жестокую борьбу дерева и человека. Человек в эти минуты выглядел безобразным чудовищем.
Казалось, что по телам гигантов пробегает самый настоящий шок — легкое дрожание листвы как бы выдавало нестерпимую боль, которую испытывало дерево. «Что со мной — это абсурд?! Я ведь биолог — дерево не может чувствовать боль! Что-то я совсем сентиментальным стал», — растерянно подумал Игорь, ощутив подкативший к горлу комок.
Тищенко с самого детства воспитывали в благоговейном, едва ли не религиозном отношении к дереву, и при уничтожении лип курсант испытывал почти то же самое, что испытывает истинный верующий, видя, что совершается грех, который он не в силах предотвратить.
Старые деревья, словно мощные богатыри, отчаянно сопротивлялись пилам, не желая так просто отдавать свою жизнь и власть. Но все же металл был сильнее дерева, и великаны стонали под шквалом острых металлических зубьев.
Аллею приказал спилить Томченко. Многие курсанты были этому рады (теперь количество листьев, падающих на газоны, должно было значительно уменьшиться), но Игорь не мог без боли смотреть на эту картину. Ему было жаль патриархов, которые, скорее всего, видели за свою долгую жизнь и революцию, и основание учебки, и гражданскую войну, и немецкие оккупации. Патриархов, которые уже давно стали чем-то вроде визитной карточки части.
Наконец, пилы подточили одну из лип, и она со страшным треском упала вниз, в агонии ломая ветви и теряя не успевшую опасть, пожелтевшую листву. «Если даже эти патриархи, которые казались самой вечностью, теряют свою жизнь, то что можно говорить обо мне — маленькой и слабой песчинке?! Это какое-то злое место, а гибель лип — словно какой-то тайный знак: не уеду и со мной будет то же самое», — думал Тищенко, глядя широко раскрытыми глазами на поверженное; дергающееся в предсмертных конвульсиях дерево.
Повалили еще две липы. На большее у пилильщиков из бригады не хватило сил. Казнь остальных титанов была отложена.
— Взвод — слушай боевую задачу! Нужно шестеро желающих для того, чтобы обрубать ветки и складывать их в кучу. Кто пойдет сам? Я думаю, что, прежде всего, надо проявить активность залетчикам! — объявил Гришневич.
Но желающих оказалось гораздо больше, чем было нужно. Даже Игорь захотел полазить среди деревьев: «Все равно липы уже спилили, так что сучья надо обрубать».
— Остаются: Тищенко, Лупьяненко, Гутиковский, Валик, Коршун и Кохановский. Старший — Лупьяненко. Остальные — в учебный центр. А вы — получить топоры и приступить к работе. Если очень большие ветви — можете их не трогать. Но от всех мелких к моему приходу вот эта самая крайняя липа должна быть освобождена, — Гришневич хотел добавить что-то еще, но потом посчитал сваю инструкцию вполне исчерпывающей и повел взвод в учебный центр.
Черногуров выдал только два топора и между курсантами разгорелся спор за право более «аристократической» работы. После долгих препирательств топоры оказались у Коршуна и Лупьяненко. Но споры не прекращались, и Лупьяненко пришлось объявить, что топорами будут работать все по очереди. Коршун и Лупьяненко обрубали ветви, а все остальные стаскивали их в большие кучи возле тротуара. На следующий день их должны были увезти и сжечь на хоздворе. Ветви были не такими уж и легкими и к тому же постоянно цеплялись за все, за что только можно было зацепиться, и порядком уставший Тищенко недовольно заметил:
— Не хватало только, чтобы завтра мы всю эту махину на машину грузили.
— А ты что, Тищенко, уже переработался? — насмешливо спросил Коршун.
— Во-первых, Коршун, сегодня я гораздо больше тебя работал — ты все поменьше ветки выбирал, когда рубил, а во-вторых, тянуть их по земле гораздо легче, чем грузить в кузов. К тому же ветви в два раза длиннее кузова — представляешь, какая проблема будет?!
— Да ладно, Тищенко — у тебя вечно проблемы! Хотя… Может, ты и прав, — Коршун задумчиво почесал свой затылок.
Все тотчас же засмеялись. Во взводе была хорошо известна эта привычка Коршуна, и Гутиковский не упустил возможности поддеть товарища:
— Слушай, а почему умные чешут голову спереди, а дураки сзади?
— Да пошел ты! А грузить, может, и не мы будем, а кто-нибудь еще.
Минут через сорок Лупьяненко отдал свой топор Игорю, а Коршун — Гутиковскому. Вскоре Тищенко понял, что работать топором — не такое уж и приятное занятие. Едва он срубал ветку для Лупьяненко, как тотчас же подходил Кохановский, и так постоянно — не было ни одной минуты отдыха. Кожа ладоней и пальцев с непривычки натиралась топорищем и через полчаса на руках у Игоря появились маленькие водянистые пупырышки — зарождающиеся мозоли. «Так можно и пальцев лишиться», — подумал Тищенко, заметив мозоли и поспешно предложил подошедшему Кохановскому:
— Хочешь топором помахать?
Гутиковский тоже тут же передал топор Валику. «Пока еще два раза поменяются, до меня очередь, может быть, и не дойдет, а вот до Кохановского и Валика не дойдет почти наверняка — надо было мне самым последним топор брать», — подумал Игорь. Но предположениям Тищенко так и не довелось осуществиться — Кохановский работал, «как трактор» и обрубил все оставшиеся ветки. Валик поначалу пытался не отставать, но потом быстро понял, что это бесполезно и, неторопливо тюкая топором, с удивлением наблюдал за неуемной энергией своего товарища.
Стащив все ветви в кучу, курсанты начали думать о том, что им делать дальше. В учебный центр идти не хотелось, вечер выдался теплым, и они решили до ужина остаться на улице. Вначале курсанты просто валялись среди срубленных сучьев, наслаждаясь полным бездельем, но затем подул легкий ветерок и они начали мерзнуть.
— Бр-р, вроде и вечер теплый, а мне что-то холодно, — поежился Тищенко.
— Ха — не май месяц! Уже сентябрь, — заметил Гутиковский.
— Даже октябрь, — поправил Лупьяненко.
— Октябрь? — удивился Игорь.
— Конечно. Сегодня первое октября. Вы что — с луны свалились? — засмеялся Лупьяненко.
Он говорил что-то еще, но Тищенко уже ничего не слышал, погрузившись в собственные мысли: «Уже октябрь! Октябрь… А я все еще здесь. И с госпиталем ничего не слышно. Черт бы все побрал — и зачем я в армию пошел, лучше бы отсрочку взял! Теперь неизвестно, что меня ждет в этом госпитале. Завтра опять попробую сходить в санчасть, может, Вакулич появился?». Вакулич должен был везти Игоря в госпиталь, но в последнее время старший лейтенант был слишком сильно занят проблемой собственного увольнения, и застать его в санчасти с учётом того, что у Тищенко было не так уж и много свободного времени, было почти невозможно. Сам же Вакулич, похоже, совсем забыл об Игоре.
К действительности его вернул громкий хохот товарищей. Оказалось, что они вовсю потешались над Кохановским.
— Слушай, Коха, а ты мог бы один всю липу обрубить и сложить ветки в кучу? — насмешливо допытывался Лупьяненко.
— А что — и смог бы! Я работать с детства приучен, — под общий смех простодушно ответил Кохановский.
— Так, может, завтра ты один всю эту кучу в машину погрузишь? — спросил Гутиковский.
— А зачем?
— На спор, например? Ну, как, Коха — сможешь?
— На спор? На спор смогу. Только кто мне разрешит? — серьезно ответил Кохановский, то ли не замечая, то ли не желая замечать, что над ним подтрунивают.
— Да у нашего Кохановского железные бицепсы! — насмешливо сказал Коршун, пощупал мышцы товарища и демонстративно ужаснулся их якобы чудовищной силе.
