Алексеев промолчал.
— Я жду, — тихо, но с угрозой сказал Щарапа.
— Ты что, Алексеев, на говно захотел? — спросил Дубиленко.
— Никак нет.
— Тогда отвечай старшему сержанту Щарапе.
— Так точно.
— Что «так точно»? — спросил Щарапа.
— Кощей Бессмертный.
— А где твоя смерть? — спросил Щарапа.
Алексеев вновь промолчал.
— Наверное, в яйце? не слышу! — заорал Щарапа.
— Так точно… — едва слышно пролепетал Алексеев и опустил голову.
— Прими строевую стойку, солдат! — прикрикнул Дубиленко.
Сержанты засмеялись. Щарапа, довольный произведённым эффектом, продолжал:
— Говоришь, в яйце смерть? А вот если я тебе сейчас сапогом по яйцам заеду, ты умрёшь?
Алексеев криво улыбнулся и пожал плечами.
— Раз не знаешь, сейчас проверим.
Алексеев испуганно попятился назад.
— Боишься, Алексеев?
Алексеев кивнул.
— Вот как Кощей свою смерть чует! — давясь от хохота, проговорил Щарапа.
Все опять засмеялись. С трудом уняв смех, Щарапа сказал:
— Ладно, мы тебя простим, но ты сейчас расскажешь нам стихотворение.
— Да не просто так, а стань на табуретку, чтобы мы тебя лучше видели, — дополнил Яров.
Алексеев встал на табуретку и принялся декламировать. Гутиковский забормотал во сне, и Игорь едва расслышал начало.
— Громче! — крикнул Гришневич.
Алексеев заговорил громче и Игорь впервые отчётливо услышал армейский стих-молитву, который ему придётся слышать столь часто, что он останется в памяти до конца жизни:
Первоначально говорилось«…И Устинова приказ!», но армейский патриарх приказал долго жить, а фамилия его преемника так и не вписалась в сие «поэтическое творение» и к всеобщему недовольству «дедов» несколько портила концов.
Закончив декламировать, Алексеев грустно посмотрел на Дубиленко. Тот перехватил его взгляд и спросил:
— Что, Алексеев, спать хочешь?
— Так точно, товарищ старший сержант.
— Стихотворение ты вроде бы хорошо читал… Отпустим его спать? — спросил Дубиленко у сержантов.
Те дружно смилостивились и разрешили Алексееву идти.
Курсант медленно, словно боясь упасть, слез с табуретки и пошёл в свой кубрик.
— Алексеев! — окликнул Щарапа.
Алексеев вздрогнул, вжал голову в плечи и с опаской повернулся назад:
— Я.
— Чего это у тебя хэбэ такое короткое?
— Подобрать никак не могли — если длинное, то было бы слишком широкое. Пусть лучше короче, а то на пугало был бы похож, — ответил за Алексеева Дубиленко.
— Он и есть пугало. И где только такого откопали? — спросил Гришневич.
— В Новгороде. Алексеев, ты ещё тут? — беззлобно спросил Дубиленко.
— Так точно.
— Улетел спать!
«Наверное, Алексеев чем-то болеет, может язвой какой-нибудь? Зря его в армию взяли — теперь только мучиться будет. А сержанты — козлы! Поставить бы Щарапу на табуретку, чтобы он сам стишки почитал. Хотя он, может быть, и читал года полтора назад — кто его знает? Вот логика у людей идиотская — тебе было плохо, так и другому надо так же сделать», — думал Игорь.
Глава тринадцатая
Здравствуй, мама!
Мать Тищенко и Славик едут в Минск. Спящая проводница. Славику не нравится минский воздух, но он уговаривает мать посетить метро. Первая встреча с родными после призыва. Как встречаются с родителями и родными курсанты в учебке. Восхитительная домашняя еда. Гришневич заставляет Тищенко докладывать каждый час. После домашней еды Тищенко не нравится армейская пища. Письмо от Жалейко — он попал служить в Печи. Тищенко угощает Черногурова, сослуживцев и сержанта. Почему фильм «Коммунист» кажется Игорю странноватым, а Резняку — туфтой. Проштрафившиеся Лупьяненко и Тищенко сосланы подметать плац. К Лупьяненко приехала мать. Тищенко в одиночку тащит мусор на наташу и едва не задыхается от царящей на ней вони. Почему лучше, чтобы родители приезжали не в один день.
В разгар лета с билетами было тяжело, тем более в южном направлении. Но все же Елене Андреевне удалось взять два балета до Минска, правда, только в общем вагоне. ''Ничего, ехать не долго — только одну ночь нам со Славиком потерпеть, а к утру уже будем на месте. Может, ещё не так много людей будет», — утешала себя Елена Андреевна.
«Ленинград-Брест'' стоял в Городке всего три минуты, а общие вагоны находились в хвосте поезда, и до них еще нужно было добежать. Подбежав к пятнадцатому вагону, Елена Андреевна, и Славик увидели, что никто и не думал открывать двери тамбура. Оставалось меньше минуты, и Елена Андреевна в отчаянии забарабанила в дверь. Некоторое время внутри вагона все оставалось невозмутимо спокойным, затем открылись двери соседнего четырнадцатого. Оттуда выглянула толстая, розовощекая проводница и недовольно спросила:
— Чего надо?
— Как это, «что надо»?! У меня билет, а поезд сейчас отойдет, — возмутилась Елена Андреевна.
— А-а… Подымайтесь.
Елена Андреевна, обремененная двумя тяжелыми сумками, с трудом поднялась в вагон. Следом за ней еще с одной вскарабкался Славик. Проводница помогла ему лишь в самый последний момент. Поезд уже тронулся, и тут Плена Андреевна услышала вопрос:
— А где же ваши билеты?
Елена Андреевна показала.
