разверзлись и затопили всю сушу. Молнии вспарывали небо, зловеще озаряя мертвенным фиолетовым светом все пространство. Грохотал гром. Вокруг островка, который с каждой минутой все больше размякал и таял у них под ногами, бушевал потоп, и было похоже, что от всей тверди земной остался только этот жалкий, ничтожный островок, да и тот вот-вот утонет, скроется под водой...
МОЙ ДРУГ — БОРЯ ЛИПКИН, МИЛЛИОНЕР
Сразу хочу вас предупредить: не завидуйте.
И не только потому, что зависть, как известно, весьма скверное чувство.
Просто если у вас есть друг-миллионер, вам и завидовать нечему.
Если же нет — все равно не завидуйте. Бог с ними, с миллионерами...
Почему?..
Об этом чуть позже. А сначала — о книгах.
Видите ли, раньше я и думать не думал, что это за штука — продавать книги. Кто этим занимался, тот меня поймет, а кто не занимался, тому не объяснишь... Короче говоря, когда все наконец было решено — едем!.. — и многочисленные хорошо вам известные — или, к счастью, неизвестные — формальности остались позади и наступил черед расставаться с книгами, я едва не спустил первого же покупателя с лестницы. Это был наглый, совершенно бесцеремонный тип, и когда его взгляд с жадностью скользил по стеллажам, когда он выдергивал из плотного ряда какую-нибудь книгу и по-хозяйски листал ее, и поглаживал корешок с потускневшим золотым тиснением, и щелкал костяшками пальцев по старинному переплету, а там, где махрилась кожа, ковырял длинным, заботливо отрощенным ногтем, — у меня было такое чувство, с каким вы наблюдали бы, как у вас на глазах кто-то гладит, и мнет, и тискает грудь вашей жены. К тому же, уловив что-то эдакое в моем лице, он принялся мне втолковывать, что бизнес есть бизнес, и для свободного рынка, в который мы, слава тебе, господи, наконец-то вступаем, все на свете — товар, будь то собрание сочинений Пушкина, картины Рембранта или японские презервативы...
Вот здесь-то я ему и сказал, чтобы он убирался. «Как это?..» — захлопал он белесыми ресницами. — «А вот так, — сказал я, — Вот ваш портфель...»
Сам удивляюсь, откуда у меня взялся такой непреклонный тон.
К нам стали приходить другие покупатели — наши знакомые, знакомые наших знакомых, люди милые, деликатные, мы беседовали о Бердяеве, Розанове, «серебряном веке», пили чай, хрустели сушками, после чего я помогал сложить и увязать отобранную литературу. Само собой, денег у них водилось немного, тем приятнее было вручить им на прощание что-нибудь ценное — просто так, на память.
И все бы хорошо — и разговоры, и чаепития, если бы не пустеющие на глазах книжные полки. К тому же мне предстояла куда более серьезная акция — продажа изданной в начале века двадцатитомной энциклопедии под редакцией профессора Южакова.
Не стану рассказывать, как появилась она в нашей семье, как никакие жизненные пертрубации не могли нас разлучить, скажу одно: для меня она не имела цены. Знатоки утверждали, что московские антиквары сходу заплатили бы за нее тысяч тридцать-сорок, у нас же продать ее можно тысяч за десять, да и то если отыщется настоящий покупатель.
«Настоящий покупатель...»
Где было его взять?..
И тут я вспомнил о Боре Липкине.
Что вам сказать о нем?.. Собственно, мы с Борей Липкиным разошлись еще задолго до того, как он сделался миллионером. Не знаю даже, сделался или нет, но говорили, было время, что ходит он в секретарях у оч-чень важного должностного лица, потом выяснилось, что он и сам стал оч-чень важным лицом в Союзе свободных предпринимателей (тогда уже пошла мода на все эти «вольные», «свободные», «независимые»...), потом с каким-то весьма ответственным поручением ездил не то в Швецию, не то в Швейцарию и привез оттуда шикарный «вольво», а затем выступил на какой-то престижной конференции с докладом в качестве эксперта по экономическим проблемам и был, говорят, облачен при этом в ослепительно белый, аргентинского покроя костюм...
Не знаю, что тут было правдой, что нет, но у меня давно пропала охота следить за его виражами. Случайные встречи, пустые приветствия — больше ничего нас не связывало.
И вот — я вспомнил о Боре Липкине...
Ах, лукавая, подлая человеческая натура! Ведь потому-то я и вспомнил о нем, что миллионер - не миллионер, а десять тысяч для него не деньги!.. Но себе я сказал, что Боря Липкин, как бы то ни было, мой друг, школьный товарищ, и однажды проявил себя с неожиданной и прямо-таки самоотверженной стороны... Ободрило меня и то, что на этот раз жена не встретила мое намерение в штыки, как обычно.
— Попробуй, — согласилась она, хотя и без особого энтузиазма. — Во всяком случае, ты ничем не рискуешь...
Близился десятый час вечера. Маша сидела на корточках, раскладывая кучками на разостланных по ковру газетах вынутое из комода барахло — для друзей, для соседей, что кому, в основном детские вещички, которые носила когда-то наша дочь, и другие — которые носил не так давно ее сын... Только теперь, глядя на склоненную Машину голову с пестрыми от седины волосами, на медлительные движения ее рук, я начал понимать, что значат для нее эти тряпочки, хранимые столько лет...
Я поднял трубку и крутанул диск, решив, что для неделовых звонков к деловым людям наступило самое подходящее время.
— Алло?.. — раздался в трубке низкий, тягучий голос и послышалось частое, с заметной хрипотцой дыхание. Я понял, что это Юля, точнее — Юлька, поскольку только так называли жену Липкина на телестудии, куда я заглядывал порой ради какого-никакого заработка. Юлька... Ей это шло, может быть, из- за доставшихся от предков нескольких капель шляхетской крови, а может быть из-за зеленых, с хищной рыжинкой глаз, придававших ей что-то рысье, в сочетании с узкой, в рюмочку, талией, пружинистыми бедрами и высокой, дерзко выпирающей грудью. Будучи всего лишь ассистентом режиссера, она вела себя так, словно вся телестудия крутилась вокруг нее, и умела надавить на ей одной известные рычаги, чтобы добиться своего или — при желании — помочь вам. Стоило задержать ее в коридоре, выкурить сигарету- другую (курила она частыми, жадными затяжками) — и ваше дело бывало решено, конечно — мелкое, вроде досрочного получения гонорара за внутреннюю рецензию, за крупные она не бралась. Но все знали, что «Юлька — своя в доску», и ей нравилось, что все это знают.
— Это ты?.. Это вы?.. — оживилась она, перескакивая в разговоре со мной, как обычно, с «ты» на «вы». — Борьки нет, жду с минуты на минуту, рейс запаздывает... Где был, куда его носило?.. Да в Амстердам, в Копенгаген, еще куда-то... Там у него сплошные встречи, саммиты, а самого, дурака, диабет замучил, представляете?.. Еле ноги таскает... А что такое случилось?..
Я что-то промычал в трубку.
— Да нет, я же чувствую... Сколько лет не звонили, значит...
Верно, Липкину я не звонил давным-давно, даже странно, что у меня сохранился его номер.
— Видите ли, Юля... — выжал, выдавил я с запинкой. — Видите ли... Дело в том, что мы уезжаем...
Она не дала мне договорить, уловив, с каким трудом продирается у меня сквозь горло каждое слово.
— Да-да, я слышала... Правда, не поверила сначала: чтобы вы — и вдруг... А потом поняла: и
