игру и хотела захлопнуть крышку.
— Нет, нет, продолжайте, прошу вас...
Он сразу догадался, кто это, и не ошибся.
— Нет, мне пора... — смутилась она. — Сегодня у меня много работы...
Она было поднялась, но Марк удержал ее и, поклонившись, представился с некоторой церемонностью:
— Марк Рабинович...
— Наташа...
Он придержал ее руку в своей. Пальцы у нее были длинные, тонкие, словно светящиеся изнутри, и все лицо ее словно светилось мягким, идущим изнутри светом, особенно глаза, точь-в-точь как у его дочери — серые, прозрачные, с перламутровым отливом, такой встречается у морских раковин...
В ответ на его вопросы она доверчиво сообщила, что здесь недавно, приехала к сестре, поработать, сестра замужем за евреем, они в Америке уже много лет, успели обжиться и ничего с нее не берут ни за питание, ни за квартиру, даже обижаются, если предложишь, так что она поживет, поднакопит денег и вернется в Россию...
— Позвольте спросить, почему вы приехали?..
Он тут же почувствовал, что вопрос его был глуп.
— А голодно, — сказала она просто. — У меня родители старые, отец инвалид войны, дочка в первый класс ходит... Я ее с собой захватила, пускай поживет, подкормится...
— Я слышал, как вы играете... Вы музыкант?
— Да, я преподаю музыку... Но кому сейчас она там нужна?..
Ни в глазах ее, ни в голосе не было ни возмущения, ни отчаяния — лишь тихая, безропотная покорность судьбе.
Марк не знал, что сказать.
— Вы хорошо играете, Наташа... У вас отличная техника...
Он подсел к роялю, помял утратившие гибкость запястья рук, взял несколько аккордов. И заиграл третью часть все той же «Лунной» — быстрое, легкое, искрящееся престо... Она слушала, широко распахнув глаза, приоткрыв маленький рот с мелкими, белыми, аккуратно посаженными зубками, и боялась шевельнуться.
— Так вы...
Марк предостерегающе вскинул руку — ш-ш-ш!.. — и продолжал играть, в душе досадуя на себя за то, что не выдержал, сорвался...
— Еще, пожалуйста... — услышал он за спиной, когда кончил. Он обернулся. В некотором отдалении — наверное, они боялись приблизиться, чтобы не помешать, — он увидел Гороховского и его жену. Сквозь кисленькую улыбку, изогнувшую мясистые губы Боруха, пробивалось искреннее восхищение. Жена, сидя в кресле-каталке, вся подалась вперед, с жадностью ловя и впитывая каждый звук.
— Еще, пожалуйста... — повторила она. Это была старая, но все еще красивая женщина с холеным, почти без морщин лицом, с пышно взбитыми, слегка подсиненными волосами и горделивой осанкой, однако большие темные глаза ее из-под широких бровей смотрели настороженно и печально. Звали ее Ева.
— Ну, что-нибудь, — попросила она, когда Марк в нерешительности поднялся. — Вас так приятно слушать...
— Позвольте, — подхватил Гороховский, — но ведь вы артист... Настоящий артист... — В его голосе прозвучал неизвестно к кому обращенный упрек. — Мы и не знали, что вы у нас такой талант...
«У нас...» Эти слова царапнули Марка.
— Просто даже как-то неловко... — продолжал Гороховский. — Мы ничего не знали, а вы ничего не рассказали нам о себе... Как же так... Ай-яй-яй!..
Теперь они были рядом — Ева, тронувшая рукой колеса каталки, и сделавший за нею несколько шагов Гороховский. Оба смотрели на Марка с ожиданием.
Марк осторожно, беззвучно притворил крышку рояля...
— Как-нибудь в другой раз, — произнес он с внезапной резкостью. И направился к лестнице, которая вела на верхний этаж.
Наташа, вся отчего-то сжавшись, быстрыми шажками заспешила на кухню.
— У меня к вам предложение, — через день или два сказал Борух Гороховский.
— Какое же, позвольте узнать? — Марк поморщился. Он чистил и мыл ванну, одну из четырех, имевшихся в доме, и жидкость, которой он при этом пользовался, щипала и ела глаза.
— Деловое предложение!.. — проговорил Гороховский с нажимом. — И очень выгодное для вас!.. — Он поднял правую руку с многозначительно устремленным к потолку пальцем. — Слушайте меня внимательно...
— Я слушаю, — сказал Марк.
— Оно пришло в голову, признаюсь честно, не мне, а моей жене... У Евы золотая голова... Золотая голова и золотое сердце...
— Вполне с вами согласен, — сказал Марк, припоминая, как она слушала «Лунную сонату». Он плеснул в ванну новую порцию остро пахнущей жидкости.
— Да бросьте вы эту вонючку, — сказал Гороховский, вытирая выступившие на глазах слезы. — Лучше послушайте... Вам ведь нужны деньги?
— Разумеется.
— Так вот, я хочу предложить вам возможность хорошо заработать.
— Я и так работаю, — сказал Марк. — Куда больше... — Он принялся оттирать жесткой губкой борта ванны.
— Я сказал: «хорошо заработать»!.. — Гороховский снова поднял вверх палец. — Это совсем другая работа... Она доставит вам удовольствие... И не только вам...
— Что же это за работа?
— Вы можете на минуту оторваться от ванны?.. Вот так. А теперь, повторяю, слушайте меня внимательно. К нам приезжает наш сын, будут гости, много гостей... Так вот, нам с Евой хочется... Могли бы вы поиграть вечерком, когда все соберутся?... Между прочим, съедутся люди, знающие толк в музыке... Вы меня поняли?
— Понял.
— Вам хорошо заплатят... Я заплачу. Вы меня поняли?..
— Понял.
— Вы поиграете... Сыграете что-нибудь веселое, такое, чтобы все были довольны... И за один вечер получите... Да, получите пятьдесят долларов!..
— Пятьсот, — сказал Марк и присел на край ванны.
— Хорошо, — сказал Гороховский. — Будь по-вашему. Вы получите сто долларов.
— Пятьсот, — повторил Марк.
— Что?.. — Гороховский вытянул шею вперед и приставил к уху ладонь. — Я не расслышал...
— Пятьсот, — сказал Марк. — Я сказал: пятьсот.
— За один вечер — пятьсот долларов?..
— Совершенно верно
— Вероятно, вы не совсем правильно меня поняли, — после некоторого раздумья проговорил Гороховский. — Ко мне, то есть к нам с Евой приезжает сын, соберутся гости...
— Я вас понял, — сказал Марк. — Пятьсот долларов. — Моя ванну, он снял очки и теперь смотрел на Гороховского своими выпуклыми, невинными, младенчески-чистыми глазами, не моргая.
— Я понимаю, — внезапно смутился Гороховский. — Вы артист, да... Но у меня, простите, нет таких денег...
— Сочувствую, — сказал Марк.
— Вот видите...
— Тогда вы уж как-нибудь обойдитесь без меня.
