Нитки живой, говорят, на тех бедняках не осталось. Я повиниться должна. Ведь кое-чего не хватает И у тебя в гардеробе… Хотя бы халата из ситца В пестрых индийских цветах, на фланелевой теплой подкладке. Знаешь ли, он прохудился и стар, да и вышел из моды». Но отвечал, усмехаясь, жене добродушный хозяин: «Все-таки жаль мне халата: хоть старенький был он, признаться, Да настоящий, индийский. Такого теперь не достанешь. Бог с ним, его не носил я. Ведь нынче хотят, чтоб мужчина, Встав, надевал сюртук, в длиннополый кафтан наряжался, Ногу сжимал башмаком — не в чести колпаки и пантофли». «Глянь, — возразила жена, — уже возвращаются люди С гракта большого. Должно быть, обозы проехали дальше. Как башмаки у всех запыленны! Как раскраснелись Лица… Бредут, отдуваясь, фулярами пот утирая. Нет уж, так далеко, да в жару, на зрелище это Не побегу я глазеть. С меня и рассказов довольно!» Многозначительно глянув, в ответ отозвался хозяин: «Ну, не скажи! Погода отменная нынче для жатвы, Хлеб мы сухим уберем, как сухим недавно убрали Сено. На? небе ясном и тучки нет на примете. И спозаранку хлеба ветерок овевает прохладный. Установилась погода. Пшеница наша доспела. Завтра снимать урожай мы примемся, с помощью божьей». Так говорил он; меж тем обыватели шли через рынок, Всё прибывая в числе, по домам растекаясь неспешно. Вот и сосед с дочерьми пересек оживленную площадь, Резвых коней осадив у ворот подновленного дома, Наискосок от трактира. Купец богатейший в округе, Ехал он в легкой коляске (ландауской чистой работы). Людными улицы стали, то был городок населенный. Много в нем фабрик имелось, ремесла в нем процветали. Так у ворот сидела чета, благодушно толкуя, Острым словечком порой забавляясь насчет проходящих. Тут обратилась к супругу хозяйка достойная, молвив: «Видишь, пастор идет, а с ним и почтенный аптекарь, Добрый сосед наш. От них до подробности все разузнаем, Что им увидеть пришлось и что видеть не радует сердца». Дружески оба они подошли и чете поклонились, На деревянную лавку под вывеской самой присели Пыль с башмаков отряхнуть, обмахнуться платками от зноя. После приветствий взаимных аптекарь, молчанье нарушив, С видом достаточно хмурым взглянул на прохожих и начал: «Люди всегда таковы. Меж ними различья не вижу — Рады пойти поглазеть, если с ближним беда приключится. Каждого тянет взглянуть на свирепое пламя пожара Или потешиться страхом преступника, ждущего казни, Так вот любой и нынче бежит поглядеть на несчастье Беженцев бедных, а сам-то и в мыслях того не имеет, Что испытаньям таким подвергнется тоже, быть может. Грех столь беспечным быть, но это сродни человеку». Но возразил благородный и мудрый священнослужитель, Юноша, близкий к поре возмужанья, города гордость,— Жизнь он познал глубоко, разглядел ее скрытые нужды И, просветленный высоким значеньем Святого писанья (Этим ключом к помышленьям и судьбам существ человечьих), Также изрядно знал и лучшие книги мирские,— Он-то и молвил: «Не слишком суров я к стремленьям невинным, Коими добрая матерь-природа людей наделила: Разуму и пониманью порой нелегко подступиться К сути вещей, до которой доходим наитьем счастливым; Если бы не любопытство с его притягательной силой, Разве б открыл человек чудесное соотношенье Разных частей мирозданья? Сначала он к новому рвется, После — полезного ищет с прилежностью неутомимой И, наконец, приходит к добру, свой дух возвышая. В юности спутник веселый — беспечность — пред ним заслоняет Близящуюся опасность, врачует любые недуги, Ранам несет исцеленье, лишь горе от сердца отляжет. Ясно, того предпочтешь, кто сумел в дальнейшие годы Этой веселости духа разумное дать постоянство И к своему неослабно стремиться в счастье и в бедах, Горечь утрат возмещая вовек нескудеющим благом». Пастора мягко прервала, томясь нетерпеньем, хозяйка: «Что там видали — скажите? Об этом узнать я хотела!» «Трудно мне будет, — ответил с внушительной миной аптекарь,— После того, что я видел, вернуться к веселости прежней, Разве кто сможет поведать о разнообразных мытарствах? Мы еще в дол не спустились, как стала видна в отдаленье Пыль над проселком. Чредой от холма до холма бесконечно Фуры тянулись. В пыли ничего различить не могли мы.
