«Матушка, здесь вы ошиблись, — ответствовал Герман спокойно.— День не приходится на день. Становится юноша мужем. Часто в тиши он скорей созревает для дела, чем в этой Дикой и шаткой жизни, что юношей многих сгубила. Хоть от природы я смирен и тих, но исподволь сердце Всякое зло и неправду сильней презирать научилось И разберется во всем, что в мире теперь происходит. Так же руки и ноги мои в труде укрепились. Все это чувствую ясно, и в этом я твердо уверен. Вы укоряли меня не попусту, матушка, ибо Правды в словах моих половина и столько ж притворства. Чистосердечно признаюсь: меня из отцовского дома Вовсе не голос тревоги зовет и не мысли благие — Родине стать оплотом, врагу-супостату — грозою. Это все были слова; говорил их затем, чтоб вернее Скрыть от зоркости вашей в душе накипевшее чувство. Лучше оставьте меня: если сердце это напрасным Чувством полно, то пускай и жизнь понапрасну проходит, Ибо вполне я уверен, что, личным сколько ни жертвуй, Только себе повредишь, если к общему все не стремится». «Что ж, продолжай, сынок, — прозорливая мать отвечала,— Все ты мне должен открыть до мельчайшей подробности, Герман, Ибо мужчины пылки и видят лишь цель пред собою, А затрудненья подчас совращают пылких с дороги. В женщине хитрости больше, она не забудет о средствах, Хоть бы окольным путем, а желанного все же добьется. Вот и признайся мне, Герман, о чем ты печалишься нынче, Что на себя не похож, — от волненья совсем раскраснелся, И на глаза вот-вот навернутся жаркие слезы». Горю тогда отдавшись, расплакался юноша добрый. Плача, упал он на грудь материнскую, молвив от сердца: «Право, попреки отцовы меня оскорбили до боли, Повода к ним не давал я и нынче, и в прежние годы. С детства благоговейно родителей чтил я, ну, кто же Мог мне казаться мудрей и достойней тех, кем рожден я, Кто озарял мне заботой младенчества темные годы? Много мне приходилось терпеть от сверстников грубых, Что на мое добродушье коварством подчас отвечали,— Да, получал я частенько от них и щелчки и удары. Если ж дерзали они над отцом поглумиться, когда он Шел, погруженный в раздумье, полуднем воскресным из кирки, Или высмеивать ленту на шляпе, цветы на халате, Столь украшавшем его и подаренном только сегодня, Сразу же грозно сжимались мои кулаки и со злобой В драку кидался, точно ослепнув, и без разбора Бил их сплеча, и с носами, разбитыми в кровь, убегали, Плача и воя, они, от моих зуботычин спасаясь. Так вот я вырос затем, чтоб отец мой родной, не жалея, Мне расточал оскорбленья не меньше обидчиков прежних. Если в совете, бывало, его ненароком взволнуют, Мне доставалось за все — за тайные козни и споры. Сами ж о доле моей вы печалились, матушка, часто. Я ж от души ценил попеченье родителей милых, Что об одном помышляют — умножить для нас достоянье. И, о потомстве заботясь, себя стесняют во многом. Только, увы, в сбереженьях во имя будущей пользы Счастье еще не сокрыто. Оно не в том, чтобы груду К новой груде прибавить, хоть нам и приятен достаток. Ибо не только отец, но и дети старятся также, Светлой минуты не видя, печась о дне предстоящем. Гляньте вокруг и скажите, не правда ль, раскинулись дивно Наши угодья: внизу виноградник и сад, а подальше Службы, амбары — во всем домовитость, зажиточность всюду. Но погляжу я на дом и увижу под самою крышей То небольшое оконце каморки моей, и невольно Мне представляется время, когда по ночам дожидался Поздней луны или ранних лучей восходящего солнца, Лишь на часок-другой в глубоком сне забываясь. Ах, как мне было тогда одиноко; какою пустыней Веяло в душу от стен, от полей на холмах отдаленных! Все мне постылым казалось — с тоской я мечтал о супруге». Речью сочувственной мать отвечала, выслушав сына: «Верь, не с таким нетерпеньем и сам ожидаешь невесты, Той, что ночь обратит в половину лучшую жизни, Вознаградив с лихвой за дневные труды и заботы, Как ожидают того и отец твой и мать. Мы ведь сами С выбором верной подруги тебя торопили частенько, Только я знала и прежде и чует теперь мое сердце — Если пора не пришла, если девушки нет на примете В пору урочную, — значит, все поиски наши напрасны, Ибо страшиться ты будешь ошибки при выборе друга. Сын мой, скажу тебе прямо: мне кажется, выбор твой сделан. Сердце твое смятенно, потому и чувствительней стало. Начистоту говори, хоть без слов для меня очевидно: Суженая твоя и есть изгнанница эта». «Матушка, вы угадали! — взволнованно Герман воскликнул.— Это она! И если сегодня же в дом свой невестой Я не введу ее, то она затеряется завтра В вихре войны, в суете переездов с места на место. Матушка, будет не в радость глядеть мне тогда на достаток, Изо дня в день растущий, не в радость мне будет и жатва,
