— Будь оно легким, вам не предложили бы столько денег… Придется вам постараться. И помните, что дело идет о безопасности государства. Стоит вам вымолвить лишнее слово, и вы сами отправитесь в Мазас.
Жан-Этьен не принял сказанного всерьез, но все же ему стало не по себе. Незнакомец тоже явно волновался.
— Если дело выгорит, — добавил он, — то вам вручат такую же сумму, какую вы получили в задаток.
— А если не выгорит?
— Тогда вас посадят в тюрьму вместе с этим человеком.
— А если я откажусь?
— Результат будет тот же. Отказываться поздно.
Жан-Этьен трусил: подлецы редко бывают храбры.
Но так как отступать уже было нельзя, он ответил:
— Хорошо, попытаюсь.
— Еще одно указание, — сказал мужчина в маске. — Этот человек может выскочить из кареты на обратном пути. Следите за каретой все время, пока он не появится. Его обязательно нужно доставить сюда.
— А если он окажет сопротивление?
— Этого не может быть. Он уже предупрежден и будет вас ожидать. Вы шепнете ему: «Это я! Идите за мной!»
Вот почему Жан-Этьен, взглянув на часы, покинул товарищей. Санблер, в свою очередь, получил записку в хлебном мякише.
«Сегодня в 11 часов вечера вас повезут в префектуру на допрос. Вы найдете в хлебе напильник и во время поездки перепилите в задней части кареты решетку, которая уже наполовину сломана. Выскочив, следуйте за человеком, который скажет вам: „Это я! Идите за мной!“»
Почерк был изменен, но уведомление могло исходить только от де Мериа или от Николя. «Они обо мне заботятся потому, что боятся меня, — подумал Санблер. — Да и у меня есть основания их бояться».
Преступники всегда с подозрением относятся к своим сообщникам…
Действительно, в хлебе оказался напильник, и ровно в одиннадцать арестантская карета выехала из ворот тюрьмы. Она катилась не особенно быстро, и Жан-Этьен не отставал от нее, но все же пот лил с него градом. К тому же он старался не привлекать к себе внимания. Карета доехала до префектуры без каких- либо происшествий; Санблер вышел в сопровождении двух полицейских. Спустя некоторое время его снова вывели и посадили в карету. «На этот раз надо держать ухо востро!» — решил Жан-Этьен.
Было уже около двух часов ночи, кругом все стихло. Полицейские остановили карету у знакомого им трактира и вошли, чтобы пропустить по стаканчику. Дверца кареты открылась, и Санблер соскочил на тротуар.
— Это я, — шепнул Жан-Этьен, поспешно передавая ему плащ и шляпу. — Идите за мной!
Не торопясь, словно двое запоздавших буржуа, которые, не найдя фиакра, решили вернуться домой пешочком, Жан-Этьен и Санблер направились окольным путем в Леваллуа. Урод уткнул лицо в шарф, низко надвинул шляпу, запахнулся в плащ и стал неузнаваем. Дорогой он размышлял о том, что все это не сулит ничего хорошего. Он видел, что они идут к Обмани-Глазу, но, так как его спутник не проронил ни слова, Санблер тоже молчал.
К половине четвертого утра они добрались до улицы Шанс-Миди. Обмани-Глаз не спал, и лишь только послышались их шаги, дверь приоткрылась. В освещенную щель выглянула его лисья физиономия.
— Войдите, — сказал он.
Тот же самый человек в маске ожидал их наверху. Он протянул Жан-Этьену пачку кредиток.
— Вот остальные деньги. Возьмите и не вздумайте болтать!
— Клянусь… — начал было Жан-Этьен, беря деньги.
— Не клянитесь, а лучше запомните, что молчание в ваших интересах, ибо дело идет о вашей жизни!
Жан-Этьен окончательно узнал голос Николя. Сунув полученное вознаграждение в карман, он убрался восвояси, словно зверь, уносящий добычу. Тогда Николя снял маску, открыл дверь во вторую комнату и сказал Санблеру:
— Живо сюда!
Но тот попятился, как бык на бойне. В этом чулане не было даже окна, хотя бы слухового: сущая одиночка, хуже, чем в тюрьме. Вот какая свобода уготована для него перепуганными сообщниками!
— Скорее! — сказал Николя.
— Я не хочу туда.
— Так вам угодно, чтобы вас снова арестовали и чтобы мы поплатились за то, что спасли вас?
— Вы меня убьете.
— Глупец! Разве я не мог сделать это раньше?
— Но там это будет еще легче.
— Итак, вы хотите погубить нас вместе с собой? Такова-то ваша благодарность за спасение?
— Я не верю вам.
— Вот и старайся после этого для людей! Послушай, Санблер, старина! В твоем положении нелепо выставлять себя напоказ: везде начнутся обыски. Не вынуждай меня применять силу.
И он пригрозил бандиту револьвером. Тот, дрожа от страха, вошел в чулан. Николя тщательно запер дверь, а затем спустился вниз, где его ожидал Обмани-Глаз, сидя у того самого столика, за которым он с Бродаром и Санблером как-то вечером пил ликер. Бывший сыщик уселся рядом.
— Ну что? — спросил старьевщик.
— Я его запер, хоть и не сразу уломал. Теперь сосчитаемся! Сколько нужно платить вам за то, чтобы он оставался здесь?
С тех пор как «виконт» обладал документами, удостоверяющими подлинность его титула, он уже не обращался к сообщникам на «ты».
— Я не стану злоупотреблять выгодной возможностью, — ответил Обмани-Глаз. — Достаточно двадцати франков в день. Это немного, если принять во внимание, какому риску я подвергаюсь.
— Вот двести франков за первую неделю.
— Вы отыскали пещеру Али-Бабы[37]? — спросил Обмани- Глаз.
— Платит граф де Мериа. Приданое жены к его услугам, и он может делать с ним все, что хочет.
— Это верно. Теперь дальше! Сколько вы дали человеку, который привел его сюда?
— Тысячу шестьсот франков, в два приема. Нужно было купить его молчание.
— Это тоже верно. За мое молчание — ведь я все знаю — надо заплатить в двадцать раз больше. — И Обмани-Глаз засмеялся, обнажив беззубые десны.
— Как, тридцать две тысячи франков? В уме ли вы?
— Полноте: ведь деньги-то не ваши. Положение обязывает!.. К тому же де Мериа от этого не обеднеет.
— Действительно… — буркнул Николя.
— Де Мериа должен радоваться, что дешево отделался. Ведь ему не поздоровилось бы, если б Санблер проболтался. Сколько бы ни заплатили людям, избавившим графа от опасности, — это не будет чересчур дорого. Ну, а Санблер должен быть доволен, что его до сих пор не укокошили. Он мог бы иметь дело с другими, которые не постеснялись бы…
Николя не отвечал на разглагольствования старика, его мысли витали далеко. Он хладнокровно размышлял, как отделаться от Санблера. Гораздо больше его тревожило то, что Валери испугалась его объяснения в любви. Образ прелестной молодой женщины волновал сердце сыщика. Обмани-Глаз вывел
