на другую тему, и сердце «графини» сжималось от тоски.
XLV. На крыше
Мы оставили Огюста, когда он повис между двумя печными трубами. Ноги его опирались на карнизы двух смежных стен. Этот закоулок был так узок, что в него никто не заглядывал. Под Огюстом зияла пропасть, где его кости могли спокойно истлеть: разве что какой-нибудь исхудалой от голода собаке удалось бы туда пробраться.
Из своего убежища беглец слышал, как его искали, как осматривали мансарды. Ноги его затекли, в ушах звенело, непокрытая голова болела от зноя. «Почему, — размышлял юноша, — не душат уже в колыбели тех, на чью долю выпадают одни лишь страдания? Меньше рабов было бы на свете… Когда же наконец наступит их черед?»
Несчастного лихорадило, он весь дрожал. Где-то пробили часы. Их звук долетел издалека, медленный и зловещий. Колени Огюста подкашивались; стоило ему пошевелиться, и он бы упал.
Так и случилось, когда один из полицейских, неосторожно наступив на раму, провалился в мансарду и сломал себе ногу. Вызванное этим сотрясение нарушило равновесие Огюста, и он полетел в узкую щель.
Он падал, то задерживаясь на несколько секунд между выступами, то вновь увлекаемый вниз собственной тяжестью. Оглушенный, в изорванной одежде, покрытый синяками и ссадинами, юноша очутился наконец на дне каменного колодца, чувствуя себя, как человек, подвергнутый пытке и только что снятый с колеса. Падение в таких условиях не могло быть смертельным; но теперь Огюсту предстояло умереть от голода в этой щели, если у него не хватит ловкости, чтобы выкарабкаться. Для этого требовались и недюжинная сила и мужество. Впрочем, эту попытку приходилось отложить до ночи: ведь днем ему нельзя было показываться на улице. Закрыв глаза, он впал в забытье — не то обморок, не то кошмар. Ему вспоминалась тюремная камера, нападение на карету, мансарда тетушки Грегуар, охота на него по крышам…
Все вихрем завертелось в его мозгу, и он потерял сознание.
Когда Огюст очнулся, ему стало немного лучше от ночной прохлады. Призвав на помощь всю свою энергию, он начал протискиваться между стенами, подвергаясь почти такой же пытке, как и при падении. Одежда его превратилась в лохмотья; та же участь грозила и его коже. Право же, между мельничными жерновами ему вряд ли было бы хуже, чем в этой щели, шириной лишь немногим больше его головы, в щели, сквозь которую он протискивался боком, изо всех сил стараясь сдавить, сплющить, распластать свое тело.
Наконец ему удалось добраться до конца. Но выход оказался наглухо заделанным кирпичной кладкой.
Мужество Огюста иссякло. Он ударил по стене окровавленными руками.
«Неужели я здесь погибну?» — спросил он себя. Некоторое время юноша оставался неподвижным; сердце его бешено колотилось. Не всё ли равно, когда и где умереть? Чем скорее, тем лучше! Но он вспомнил о сестрах. «Надо сделать еще усилие! Пусть никто не посмеет меня упрекнуть, что я не держался до конца!» И несчастный пополз назад. Обратный путь оказался так же мучителен. Какой ужас! Замурован и другой выход…
На этот раз у Огюста опустились руки. Но мысль о смерти была ненавистна ему. Бедный мальчик! Ему хотелось жить… «Крыса и та прогрызает себе ход!» — подумал он и с ожесточением набросился на стену, пытаясь вытащить хотя бы один кирпич. Ногти его скоро обломались, под ними выступила кровь. Проклятая стена, казалось, была сложена из гранита. Вдруг он вспомнил, что в кармане у него есть складной ножик. Понадобились невероятные усилия, чтобы достать его. Но с помощью ножа, наверно, легче будет вынуть кирпич. А вынуть один кирпич — значило проделать в стене дыру.
И Огюст вновь принялся за неслыханно тяжелую работу. Из пораненных рук сочилась кровь, но он, не замечая этого, продолжал долбить. Ему казалось, что все это — сон… Наконец удалось расшатать и сдвинуть с места один кирпич. Юноша набросился на стену, как хищный зверь на добычу. Он задыхался, рычал, царапал цемент ножом, руками, чуть не грыз его, чувствуя, что победа близка.
Но вот сквозь проделанное им отверстие проник свет фонарей. Кирпичи падали один за другим… Вскоре Огюсту удалось просунуть в дыру голову, затем плечи и наконец все туловище. Он очутился на улице, почти голый, до того изорвана была его одежда.
XLVI. Тряпичники
— Глянь-ка, отец! — сказал кто-то тонким, но несколько хриплым голосом. — Вот так крыса выскочила! Здоровенная!
— В самом деле, кто это? — промолвил очень высокий и очень худой мужчина, похожий на персонаж из китайского театра теней.
У него была корзинка за плечами, палка с крючками и фонарь. Мужчина осветил лицо Огюста.
— Черт побери, откуда ты свалился, парень?
— Помогите мне! — прошептал юноша.
— Идем, но живее! В каком ты состоянии, однако… Где это тебя так угораздило?
— Он, должно быть, упал в эту щель, — сказал мальчик (тонкий голос принадлежал ему).
Заметив, что Огюст весь в крови, они перестали шутить и погасили фонарь.
— Скорей, скорей! — торопил мужчина. — Надо, чтобы его никто не увидал. К счастью, наше логово недалеко.
Действительно, они остановились, пройдя несколько домов.
— Приладьте-ка это на закорки! — сказал мужчина, снимая корзинку. — Не то привратник сочтет, что вы слишком легко одеты.
Все трое беспрепятственно спустились в подвал.
— Здесь мы живем, — сказал мальчишка.
Огюст скинул корзинку и в полном изнеможении повалился на скамью.
— Спасибо! — пробормотал он.
Мужчина снова зажег фонарь и повесил его на стену, затем он помог юноше добраться до лежавшего на полу тюфяка.
— Не стану спрашивать, где вас покарябало, ведь я не шпик. Вам, видно, надо
— Погодите-ка, — сказал мальчик. — Приподнимите голову! Так вам будет удобнее! — И он сунул Огюсту узел с тряпьем вместо подушки.
Молодой Бродар кое-как улегся. Мужчина, налив вина в выщербленную чашку и размешав в нем сахар, предложил ему выпить. Затем измученный беглец крепко заснул.
Мальчик расставил на полу убогую посуду, и оба тряпичника сели за трапезу. Это была невообразимая смесь из объедков и остатков различных блюд; все, разумеется, не купленное, а подобранное, и елось холодным. На десерт — огрызки сыра. Хлебных корок было вдоволь; их запивали плохим вином, большую часть которого, однако, отдали Огюсту.
— Я знаю, откуда он взялся, — сказал мальчишка, показывая на спящего. — Его искали сегодня на крышах
— Попал в точку, малыш. Ты меня как-то спрашивал, что такое социальный вопрос; на, гляди!
— То есть?
— Слушай! Представь себе охоту. Кто в ней участвует? Собаки, загонщики, охотники и зверь. Ну так вот, жизнь — это большая охота. Одни люди — это звери, которых травят; другие — собаки. Есть и загонщики, и охотники… На этого парня устроили облаву, как на зверя.
