Однако, шмыгнув из комнаты последней, она тихонько захлопнула дверь, чтобы раненый не смог уйти.
Наконец все добрались до прихожей, куда они раньше попали с улицы Фер-а-Мулен. Входная дверь была снабжена многочисленными запорами, но их удалось взломать; пригодились и отмычка старухи, и сила Гренюша. Пленники очутились на воле.
Выйдя на улицу и завернув за угол, мать и дочь Марсель поспешили покинуть Гренюша. Он остался один.
К Жан-Этьену после бегства его сотоварищей вернулось мужество. Подобно раненому волку, который ползет в свое логово, чтобы там издохнуть, он поднялся, решив последовать за ними. Внезапно в подземелье послышались тяжелые шаги. Бандит вздрогнул. «Это мой враг!» — подумал он и, погасив лампу, спрятался за широкой плотной драпировкой, скрывавшей вход в соседнюю комнату.
Показался Девис-Рот с фонарем в руках. Он наклонился над тем местом, где бандит упал, и с изумлением оглянулся.
— Значит, негодяй не умер! — пробормотал иезуит, недоумевая, как мог его противник уцелеть после удара, нанесенного освященным оружием.
Его преподобие собрался уже приступить к поискам и, без сомнения, приподнял бы драпировку; но тут, заметив, что дверь взломана, он понял, что исчез не один Жан-Этьен.
— Все удрали! Но каким образом? Ведь потайной ход заперт!
Он выругался, словно ломовой извозчик, у которого телега увязла в грязи. К счастью, бог глух, как филистимляне… После первой вспышки гнева иезуит овладел собой и стал обдумывать, что ему делать, чтобы избежать неприятных последствий постигшей его неудачи. Итак, секрет двери, которая вела в подвалы, обнаружен, раз она снова заперта. Эти люди, возможно, отправились в полицию с доносом… Не лучше ли ему самому обвинить их в краже со взломом, совершенной в той части дома, что выходила на улицу Фер-а-Мулен, а о существовании подвала не упоминать? Можно, не проставляя даты, заготовить жалобу и держать ее наготове на случай обыска. Надо запечатать ее в конверт, пусть лежит с бумагами на столе. При обыске он будет настаивать, что послал жалобу, а когда ее найдут, сошлется на свою забывчивость. У него еще попросят извинения за беспокойство! Да и кто поверит этим подозрительным личностям? Кто осмелится приравнивать его особу к каким-то ничтожествам? Он объявит, что эти люди подкуплены врагами церкви; укажет, что его личная безопасность неотъемлема от государственной; следовательно, злоумышленники посягали на государство. При этой мысли на тонких губах Девис-Рота появилась сатанинская усмешка.
Однако он не оставался в бездействии. Прячась в темноте, Жан-Этьен отчетливо видел своего врага в светлом круге, отбрасываемом фонарем. С ловкостью, какой никто не мог от него ожидать, иезуит просверлил в стене дыры для болтов и приладил к двери огромные железные полосы, заготовленные на случай осады. Он ловко орудовал инструментами, взятыми из находившегося тут же ящика.
Жан-Этьен едва удержался от искушения схватить одну из этих железных полос и напасть на противника сзади. Но он был слишком слаб, и Девис-Рот свалил бы его одним ударом.
Бандит внимательно следил, как священник накладывает запоры. Ведь потом в темноте нелегко будет отыскать, где расположены болты… Озираясь блуждающим взглядом, в котором горели огни ненависти и страха, дрожа как в лихорадке, Жан-Этьен старался запомнить все, что могло помочь его спасению. Дверь он найдет по четырем ступенькам; в ящике с инструментами — клещи, зубило, молоток — все, что нужно для взлома.
Между тем действие яда сказывалось, силы бандита иссякали. Он боялся, что упадет без сознания и его обнаружат. Правда, кровотечение прекратилось; лишь отдельные капли крови еще сочились из раны. Жан-Этьен в самом деле был живуч как кошка.
Приладив запоры не хуже опытного слесаря, Девис-Рот направился в комнаты, выходившие на улицу Фер-а-Мулен. Убедившись, что на полу и на обоях нет уличающих пятен, он решил уже, что раненый остался где-то в подземелье, как вдруг заметил кровавые следы у входной двери.
«Они удрали, — подумал священник. — Эти мерзавцы нашли-таки потайную пружину».
Дело в том, что Гренюш, подойдя к раненому, нечаянно запачкал башмаки в луже крови.
Девис-Рот вылил на влажные следы бутылку чернил; затем спокойно, словно ему ничто не угрожало, удалился обычным путем, наглухо заперев за собою дверь, ведущую в подземелье. Шаги его были мерны, точно ход маятника.
Жан-Этьен отдал бы полжизни за глоток воды. В горле у него пересохло, в ушах стоял шум, рана горела. Однако надо было спешить: лихорадочное возбуждение не смогло длиться долго, и силы с минуты на минуту могли покинуть его.
Он подполз к ящику с инструментами, ощупью отыскал в нем все, что ему было нужно, и, напрягая мускулы, распилил железные полосы, преграждавшие выход. В этот момент бандиту казалось, будто он превратился в свою родную мать, ставшую когда-то его жертвой, и что это произошло еще тогда, когда он нанес ей удар. Галлюцинация удвоила его муки; его охватил ужас. Несчастный дрожал, зубы его стучали; лишь огромным усилием воли этот двуногий зверь заставлял себя держаться на ногах. Ему хотелось жить! Такое стремление к жизни свойственно и раздавленному червяку, и насекомому, притворившемуся мертвым в минуту опасности, и разрезанной на части змее, обрубки которой еще долго извиваются…
Наконец Жан-Этьену удалось с помощью слесарных инструментов взломать и входную дверь. Свежий ночной воздух несколько оживил его, и он добрел до Пантеона, сам не зная, куда идет. Там бандит свалился и потерял сознание. Полицейские подобрали его и перенесли в ближайшую больницу.
— Покушение на убийство, — произнес один из них, увидев, что Жан-Этьен весь в крови.
Когда раненому оказали первую помощь, он открыл глаза и пробормотал имя г-на N. Очевидно, он хотел что-то сообщить следователю. Но на большее у него не хватило сил.
— Он не мог выздороветь, — сказал врач, осматривая рану после того, как Жан-Этьен испустил последний вздох. — Острие не только имело треугольную форму, но, очевидно, было и отравлено.
Обходя вечером подземелье, Девис-Рот увидел, что двери опять взломаны. Как и накануне, он сначала пришел в бешенство, но потом вновь обрел спокойствие. Внимательно осмотрев помещение, он обнаружил, что беглец захлопнул за собою входную дверь. Значит, вряд ли кто-нибудь заметил, что ее открывали. Желая убедиться в этом, он провел всю ночь за драпировкой в комнате первого этажа, вооружившись до зубов и заперев дверь, ведущую в подземелье.
Иезуит бодрствовал, оберегая свою безопасность, а вечерние газеты уже сообщили, что возле Пантеона был подобран смертельно раненый человек. В больнице, куда его перенесли, он попросил вызвать следователя, г-на N. Но несчастный умер до его прихода.
«Со свойственной г-ну N. проницательностью, — говорилось в одной газете, — он обнаружил на тротуаре несколько капель крови. Кровавые следы вели к дому на улице Фер-а-Мулен. Однако там уже давно никто не живет, и на первый взгляд ничего особенного в доме не произошло». Заметка заканчивалась обычной фразой: «Следствие продолжается». Но в ней не упоминалось о том, что г-н N. решил произвести обыск в «доме палачихи»; а если б об этом и было сказано, то Девис-Рот все равно ничего не узнал бы, так как заглядывал в газеты лишь изредка. Что ему было за дело до мирских новостей?
Господин N. совсем позабыл (у него и так хватало неприятностей), что «дом палачихи» принадлежал иезуиту. Уже вторично он совершал грубый промах.
Девис-Рота не заставили долго ждать: в восемь часов вечера г-н N. с понятыми подошел к «дому палачихи». К великому его удивлению, дверь оказалась запертой изнутри: дом был обитаем. Именем закона следователь требовал открыть ему и изумился еще больше, когда на пороге появился священник.
— Простите, ваше преподобие, — промямлил г-н N., низко кланяясь, — тут, очевидно, какая-то ошибка.
И, рассыпаясь в извинениях, он объяснил, что у Пантеона был найдет тяжело раненный мужчина, который умер, не успев ничего объяснить следователю.
Убежденный, что за извинениями кроется желание полиции вмешаться в его дела, Девис-Рот слушал с видом оскорбленного величия.
