— Ужас какой-то! «Нарубался», «больше не влезет» — хорош твой папа с такими словечками… Иди пить молоко, пока не остыло.
Я пошёл на кухню и сел за стол.
— А руки? — говорит тётя Галя.
— Что — руки?
— А руки мыть?..
— Они у меня, тётя Галя, чистые. Я с утра всегда умываюсь.
— А собаку трогал?..
— Чарлик-то у вас совершенно чистый!
— Не спорь. Сейчас же иди мыть руки.
Я вымыл руки и выпил молоко с такой вкусной горячей булочкой.
— Ну как, Вова? — спрашивает тётя Галя.
— Здорово! Я бы, знаете, ещё с одной такой булочкой справился. Уж очень вкусная. Вы сами пекли?
— Сама, — обрадовалась тётя Галя. — А говорил сыт. На тебе ещё, ешь на здоровье.
— Спасибо.
После завтрака тётя Галя разрешила мне погулять с Чарликом. Только она подвела меня к окну и сказала:
— Гуляйте вот от этого столба до того. Понятно?
— Тётя Галя, да ведь тут и гулять негде! Что ж нам, стоять под вашими окнами и всё?.. А ведь Чарлику, наверно, побегать хочется. И мне с ним…
— Нет-нет! Не спорь со мной! Что у тебя за привычка во всём возражать?
— Я не возражаю.
— Как же не возражаешь?.. — сказала тётя Галя недовольным голосом и пристегнула к ошейнику Чарлика поводок.
И вот мы с Чарликом гуляем от столба до столба. А из окна на нас поглядывает тётя Галя. Ей, наверно, очень нравится, как мы себя ведём. Только я решил, что так дело не пойдёт. Что такие гуляния нам и даром не надо.
Как только тётя Галя зачем-то отошла от окна, я дёрнул поводок и мы с Чарликом нырнули за угол дома.
Чарлик оказался молодец. Он сразу меня понял. Рядом с домом был сквер, и мы помчались туда, к деревьям.
На лужайке я отстегнул поводок и повалил Чарлика в траву. Он быстро вскочил и бросился лапами мне на грудь. И тут мы с ним начали бороться, кувыркаться и прыгать друг через друга. Чарлик схватил меня своими зубами за руку. Кажется, ну вот сейчас укусит. А на самом деле он только чуть-чуть. Совсем не больно. Понимает, что я с ним играю.
Нам обоим было так хорошо, что мы залаяли. Я первый, Чарлик — второй. Оказалось, у него красивый звонкий лай. А я-то думал, что он безголосый.
А как Чарлику нравилось, когда я его догонял, чтобы поймать! Он так неожиданно и быстро прыгал в сторону, что я бухался на пустую траву. Тут уж Чарлик вскакивал мне на спину и хватал меня за шею. А мне от этого становилось щекотно. Я чуть не лопался от смеха.
Мы с ним бегали, бегали и устали. Я лёг, раскинул руки-ноги, а Чарлик положил мне на грудь свою вислоухую чёрную морду. Из раскрытой пасти болтался длинный язык, и Чарлик горячо дышал мне прямо в лицо. Я лежал и чувствовал рукой, как под курчавой шерстью Чарлика весело бьётся его собачье сердце.
Дома тётя Галя спросила:
— Где вы так долго пропадали? Почему я вас не видела в окно?..
— Мы были на другой стороне дома. Сидели на лавочке, — соврал я.
Тётя Галя строго посмотрела на меня.
— А почему ты такой растрёпанный?
— Это… Это от ветра.
— По глазам вижу, что говоришь неправду. Ты ещё, оказывается, и лгунишка?.. Иди мой руки и приводи себя в порядок.
А Чарлика было не узнать. Он сидел на резиновом коврике у дверей и виновато, будто просил прощения, заглядывал в лицо тёте Гале.
Тётя Галя вытерла ему лапы тряпкой. После этого он сам пошёл в ванную. Там ему вымыли лапы с мылом.
— Теперь на место, безобразник, — сказала Чарлику тётя Галя.
После обеда тётя Галя отправила меня спать.
Я лежал на широком диване под красивым толстым одеялом и не спал. У меня под головой была такая большая мягкая подушка, а я думал, что лучше бы сейчас лежать с Чарликом на его подстилке. Только разве тётя Галя разрешит?
Мне совсем не хотелось спать. Я представлял себе, как папа с мамой убирают в совхозе картошку. Папа шутит или поёт во всё горло свою любимую песню про молодого парня, как он «загулял, загулял в красной рубашоночке хорошенький такой». И всем вокруг весело. Все смеются и подпевают.
Я лежал очень долго. Пока не зазвенел тёти Галин хрустальный будильник.
Потом мы пили кисель. Потом тётя Галя усадила меня за стол и принесла три толстых альбома с фотографиями. Чтобы я рассматривал. На всех фотографиях сидели и стояли совсем незнакомые мне взрослые люди. Они думали о чём-то важном, а мне казалось, что они хотят спросить: «А ты руки вымыл?..»
Вечером пришёл с работы Виктор Георгиевич, муж тёти Гали. Он закрыл за собой дверь на ключ и шумно втянул носом воздух. Будто расчувствовал какой-то нехороший запах.
— Здорово, гость, — сказал он мне. — Ты чего ж это?.. Тапочки свои из дома не привёз?
И тут я увидел, что стою в кедах на таком полу. Он блестел, как каток.
Я прямо растерялся.
— Забыл, — говорю.
— А ты в шахматы играешь?
— Нет ещё…
— Что ж это?.. Твой отец, выходит, совершенно тобой не занимается.
Я не знал, что сказать, и поэтому промолчал.
После ужина Виктор Георгиевич сел смотреть телевизор.
Передавали программу «Время». Показывали, как люди на тракторах убирали с поля пшеницу. Её побило градом, а люди, прямо ночью, изо всех сил старались, чтобы пшеница не погибла. Потому что пшеница — это хлеб.
Виктор Георгиевич обернулся, увидел меня.
— И ты здесь?.. Эта передача не детская, — он достал из шкафчика бумагу и карандаш. — На вот. Иди в другую комнату, сядь и рисуй.
Мне совсем не хотелось рисовать. Да я и не умею. Но я взял бумагу и пошёл в другую комнату.
Нарисовал большой круг и стал попадать в него карандашом, будто у меня в руках острое старинное копьё и я учусь попадать в цель.
— Виктор, смотри, что он делает?! — испуганно сказала тётя Галя.
Вошёл Виктор Георгиевич. Он посмотрел, покачал головой.
— Только стол портит, — сказал и ушёл к телевизору.
На другой день тётя Галя не отпустила меня с Чарликом. Она сама вывела нас обоих гулять. И мы ходили от столба до столба.
Чарлик даже хвостом не вилял, а только иногда незаметно лизал мою руку. Я тоже незаметно трепал его за шею. Мол, ничего не поделаешь, Чарлик…
Тёте Гале надо было выбить пыль из большого ковра. Мы вытащили его на улицу. И тут я обрадовался. Ведь на таком ковре кувыркаться, — наверно, одно удовольствие. Только тётя Галя не
