экспериментального исследования В. Паттерсона: «Речь воспринимается как ритмически-прозаическая настолько, насколько перемещение и нарушение преобладают над соответствием между расположением акцентов и субъективных временных интервалов. Когда преобладает соответствие, речь воспринимается как ритмически-стиховая»
37.
38.
39.
40. См. об этом:
41. Вопросы литературы. 1965. № 8. С. 89.
42. Там же. 1968. № 4. С. 194.
43.
44. «Любой текст членится на соподчиненные синтаксические отрезки, но в стихотворном тексте с этим членением сочетается членение на стихотворные строки и на более крупные и мелкие, чем строки, стиховые единства. Это второе членение то совпадает, то расходится с первым, создавая бесчисленные возможности рит-мико-синтаксических соотношений. Эта двойственность, эта соотнесенность двух членений – основной признак стиха. Поэт и членит стихотворение на стиховые строки так, чтобы создавались нужные соотношения, но там, где второе членение не маркировано (графикой, рифмовкой и т. п.), мы не можем утверждать, что имеем дело со стихами … Свободный стих – это стих, в котором нет никаких постоянных признаков стиха, кроме общего признака двойной сегментации текста»
45.
46.
47.
48.
49. Характерно, что наиболее ритмически выделенными отрезками речевого движения («литавридами», по терминологии С. П. Боброва) в стихе часто являются строки с максимальными отклонениями от метрической схемы, а в прозе – отрывки с максимумом внутренней симметрии и различных повторов. Да и в более общем смысле слова поэтическая диалектика свободы и необходимости не раз заставляет вспомнить о формотворческих функциях «порядка» и его нарушении в поэтическом целом. Не случайно, например, жанровые «строгие формы» являются почти исключительно принадлежностью поэзии, «строгая форма» здесь не только не сковывает поэта, но является необходимой основой для подлинно поэтически свободного высказывания. А в прозе «готовые» жанры чувствуют себя гораздо менее уютно, самый прозаический жанр – роман – принципиально «становящийся» жанр (М. М. Бахтин). Конечно, здесь есть своя устойчивая основа, но иная, нежели в поэзии.
50.
51. Русские писатели о литературном труде. Т. 4. С. 117.
52.
53. О разных формах этого отношения в двух типах повествования – с установкой на сюжет и установкой на сказ – см.:
54.
55. Слово и образ. М., 1964. С. 230—231.
56. Современная книга по эстетике. М., 1958. С. 212.
57.
58.
59.
60. См. о ритме прозы как о «выступающем во внешней форме содержании, выраженном в соответствии с имманентными законами языка» в вышеуказанной статье:
61. См. об этом:
62.
63. Цит. по кн.:
64. Принципиальное обоснование этой связи со ссылкой на экспериментальное доказательство вывода о том, что «существуют интонационные инварианты (инто-немы), коррелятивные ситуации», см. в статье Жинкина Н. И. «Сегментарные и просодические компоненты языка» (Poetics. Poetica. Поэтика. Варшава, 1961. С. 79). Здесь же говорится о том, как «интонация может быть вписана в текст», и о том, что «список правил записи интонации достаточно строго определен в поэтике» (с. 80—82).
65. Русские писатели о литературном труде. Т. 4. С. 489.
66. Там же. Т. 2. Л., 1955. С. 111.
67. Принципиальную противопоставленность поэтического целого «Евгения Онегина» и прозаических произведений Пушкина отмечает С. Г. Бочаров: 'В романе в стихах… композиционной осью является всеобъемлющий образ 'я'… Мир героев охвачен миром автора, миром 'я', мир героев как бы предопределен этой лирической энергией и является ее функцией… Собственное единство мира рассказа, события, без авторского 'я' как всеобъемлющего начала и предпосылки, – единство пушкинской прозы. Это и есть ее смиренное лицо, подчинившееся действительности и простому повествованию, отрешившееся от своего «первого лица» как «начала». …Одинаково важно и то, что прямое 'я' исчезло и растворилось в повествовании, и то, что безличное повествование таит в себе скрытую личность… как «внутренний жар и огонь», по слову И. Тургенева в его пушкинской речи. Протеический этот субъект без точно очерченной «субъективности» запрятан в самом прозаическом тексте, в порядке слов, строении речи'
68. Полиметрия эпизодически представлена и в поэзии XVIII века, но именно в XIX веке и в определенной соотнесенности с жанровым развитием эпоса (и драмы) она входит в «светлое поле»