Литературное произведение: Теория художественной целостности

Несколько успокаивающий финал восьмистишия: относительно нейтральные по отношению к предшествующим контрастным вариациям формы Я4 с пропуском предпоследнего ударения (? – ' ? – ?' ?? – / ? – ?' – ?' ?? —?) не могут не нести в себе отзвуки только что произошедшей кульминационной встречи. Яснее и слышнее всего в этом отношении подхват повторяющегося срединного словораздела после пятого слога и внутренняя расчлененность (… О бурь заснувших / не буди / Под ними хаос / шевелится). Внутреннее членение сочетается здесь со столь же явными объединяющими тенденциями в финале ритмической композиции. Он осуществляется ритмической формой, самой распространенной и в этом стихотворении, и в Я4 Тютчева, и в русском Я4 вообще, способной вместить в себя, нейтрализовать и в той или иной мере согласовать разнонаправленные ритмические движения.

Аналогичные тенденции еще более ясно можно увидеть в звуковой организации стихотворного текста. Базовые фонетические противопоставления передних – непередних гласных, звонких – глухих согласных создают основу для разнонаправленных звуковых связей: повторов и контрастов. В гласных первоначально преобладают непередние в первых пяти строках (2—6, 3—6, 1—7, 0 —9, 1—7). Характерны слова, выделенные единственным передним гласным в третьей и пятой строках: значит, сердцу). А звуковой перебой проходит точно там же, в той же шестой строке, где и самый сильный перебой ритмических вариаций Я4, и три последние стиха первой строфы отмечены нарастанием передних, почти сравнивающихся по количеству с непередними (4 —5, 4—4, 4—5).

Второе восьмистишие подхватывает эту тенденцию и от равенства передних и непередних в первой строке (4—4) движется к их нарастающей контрастности. Пик противопоставлени – отношение между третьей и четвертой строками (Как жадно мир души ночной / Внимает повести любимой): сначала на фоне семи непередних гласных единственное переднее и в слове «мир», – выделение именно этого слова в данном случае особенно значимо и еще более подчеркнуто тем, что в следующей строке впервые в этом стихотворении передних гласных больше, чем непередних. Следующий пример такого же преобладания – ритмически перебойная шестая строка (Он с беспредельным жаждет слиться…): отношение передних-непередних 5—4 в контрастном окружении предшествующей (3—5) и последующей игрок (2– 6). После этого третий случай преобладания передних в последней строке ( Под ними хаос шевелится) является суммированием по крайней мере трех тенденций: и нарастания передних гласных, и нарастания контрастов, и нарастания совмещения этих контрастов в финале.

В отношениях глухих и звонких после относительного равенства в первых трех строках (6—7, 6—6, 8—9) следует контраст в четвертом стихе (То глухо жалобный, то шумно: 4—9). Интересен здесь внутренний контраст прямого значения и звучания: «глухо» и «шумно» сочетается с двукратным преобладанием звонких. Следующий, еще более сильный контраст – в том же пике ритмической напряженности в конце восьмистишия, особенно в строке: «… И роешь, и взрываешь в нем» с пятикратным преобладанием звонких (2—10).

Второе восьмистишие в отличие от первого начинается контрастом: в первой строке явно преобладают глухие (9—5), а во второй – почти в три раза звонкие (4—11), и именно этими минимальными в данном случае глухими согласными выделяется впервые появляющийся здесь центральный «герой» стихотворения: «хаос». Затем преобладание звонких продолжается и даже нарастает вплоть до последней строки; она явственно выделена на общем фоне равенством глухих и звонких (5—5), и это позволяет еще раз говорить о совмещении противоположностей в финале.

Итак, общая звуковая тенденция – нарастание звонких согласных и в еще большей степени передних гласных (особенно И): отношение передние-непередние по первой строфе 28—72 %, по второй – 41—59 %, в целом – 35—65 %; отношение глухие-звонкие по первой строфе 40—60 %, по второй – 37—63 %, в целом – 38—62 %. Эта общая направленность звучания конкретизируется в стройной организации, в движении звуковых сопоставлений, противопоставлений и в нарастающем совмещении нарастающих контрастов. Если попытаться определить своего рода звуко-смысловые центры этого движения, «собирающие» все звуковые и композиционные отношения, то более всего выделяются в такой интегрирующей роли «хаос» и «мир», максимально противостоящие друг другу: в первом слове только глухие и непередние, во втором – только звонкие и единственная передняя гласная И.

Но, как я уже говорил в первой части работы, несколько предваряя развернутый здесь анализ, в строке: «Про древний хаос, про родимый» вместе с первым появлением и провозглашением хаоса проявляется и его звуковая и смысловая противоположность: мир – все звуки этого слова заключены в пределах строки. И вот это, на мой взгляд, самое значимое и своеобразное в звуковой организации стихотворения: перед нами выстраивается и развертывается уникально тютчевское единое или едино-раздельное слово хаос-мир ( подобное таким, как «и блаженство – и безнадежность», «просиял бы – и погас», «убитый, но живой» и др.), в котором содержатся, из которого развиваются и в котором совмещаются противостояния и контрасты. И тютчевское совмещение противоположностей в строгой и стройной ритмической организации стихотворного текста является в то же время возвращением к невозвратному и неповторимому «единому слову» и прояснением его.

«Собираются» в этом едином слове: хаос – мир – и выявленные стиховедческим анализом основные формообразующие характеристики композиции стихотворения, ее единство – двойственность – троичность: первоначальное ритмическое единство, – «перводеление» ² на две строфы, две разновидности ритмического движения Я 4, две звуковых доминанты, два пика контрастности в шестых строках обеих строф и др., – совмещение противоположностей на границе их нераздельности и неслиянности.

Финальным прояснением хаоса-мира становятся и последние строки: «О, бурь заснувших не буди – Под ними хаос шевелится», где не только опять-таки «звучат» оба эти слова (одно – явно, а другое – «растворенно» в общем движении), но выстраивается и звуковой, и эмблематически-'наглядный' образ предельного совмещения предельных противопо-ложностей в глубинах бытия. Это одновременно и образ, и имя, впервые называющее те глубины, которые со страшной ясностью «обнажаются», открываются обращенному к ним человеческому сознанию, так что их можно видеть, слышать, чувствовать, созерцать, понимать, называя их впервые созданным, «выстроенным» для этого словом – именем – стихотворением.

3

То состояние сознания, которое осуществляется поэтическим целым стихотворения «О чем ты воешь, ветр ночной» и о котором я только что говорил, можно определить словосочетанием из тютчевского письма: «бессильное ясновидение» ³ . О ясновидении, комментируя именно письма Тютчева в контексте всего его творчества, давно и очень хорошо писал Б. М. Эйхенбаум: «Это – истинно пророческое состояние: не просто предвидеть будущее, но совсем на мгновение выйти из пределов времени и потому видеть его как бы со стороны» ⁴ .

Сомнение здесь вызывает только определение тютчевского состояния как «пророческого». Конечно, пророк слышит Божественный голос глубинной, подлинной истины в известном смысле так же, как истина открывается не столько человеком, сколько человеку в мире тютчевского стихотворения. Но вместе с открывающейся истиной пророк чувствует и устремленный к немедленному действию призыв «глаголом жги сердца людей!», и несомненную внутреннюю силу, позволяющую провозглашать и осуществлять истину. Тютчев же в письме называет свое ясновидение бессильным, а в стихотворении, о котором идет речь, песни, открывающие глубину «прародимого хаоса», оказываются «страшными», и призыв направлен не от голоса истины к человеку, а от человека, заклинающего этот голос: «не пой…», 'не буди… '

Финальное обращение-отрицание: 'не буди… ' позволяет вспомнить еще одно тютчевское словосочетание, которое может быть адекватным именем, называющим то завершение, в котором проясняется состояние тютчевского человека и тютчевского мира: «всезрящий сон» (можно бы добавить и все-слышащий). Сон причастен к яви, содержит в себе разнообразные очевидные и таинственные нити связи, общения с ней, но исключает участие, действие, действенную включенность в созерцаемое. В