Пистолет ходил ходуном в его руке, он чувствовал, что теряет сознание. Он не желал вспоминать ту минуту.
— Ему одно было нужно — всадить последнюю пулю вам в лицо. Но он слишком долго тянул, он уже умирал, рука дрогнула… Ваш лучший друг, ваш герой хотел убрать вас лично.
— Монк!
Ветер свистел в ушах, голос доносился издалека.
— Когда вас подобрали, в рапорте отметили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, лицо было обожжено пороховыми газами, бога ради, все очевидно! И с тех пор вы все мстили за его смерть. Он предал вас последним дыханием жизни. Тут речь не о предательстве… несчастный вы ублюдок. Вот вы стоите тут, невесть где, и целите из пистолета в своего друга… Какая ирония!
Он протянул ладонь к пистолету в руке Годвина. Пистолет медленно поднимался.
— Нет-нет, это нелепо, вы с ума сошли, это же я, я, Монк…
Годвин держал пистолет на вытянутой руке. Монк отпрянул назад, лицо его побелело, голова моталась: нет, нет!
— Роджер!
Годвин оторвал взгляд от лица Вардана.
Над лестницей на террасе стояла Сцилла. Ветер донес ее голос, пронзительный и отчаянный:
— Роджер! Не надо… Не надо!
Монк тоже взглянул на нее и снова повернулся к Годвину.
Тот смотрел ему в лицо поверх ствола.
Он чувствовал, как медленно, словно от огромной тяжести, опускается рука с пистолетом. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Как все это грустно. Он так устал.
Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.
— Мне очень жаль, старина. В самом деле, вы слишком опасны. Я уполномочен это сделать… Вы представляете опасность, вы утратили способность рассуждать… Вы угрожали использовать свое положение, чтобы выдать государственную тайну… Вы держали меня на мушке…
Годвин расхохотался. Безумие! Большая часть того, что он видел на этой войне, было безумием. Более или менее. Годвин смотрел на палец Монка, лежавший на курке.
— Ваше дело, Монк. Я слишком устал, чтобы поднимать шум из-за чего бы то ни было… С меня хватит.
Он повернулся к пистолету спиной, взглянул на Сциллу. Она спускалась к нему. Он задумался, проживет ли достаточно долго, чтобы коснуться ее.
Он услышал сухой щелчок выстрела.
Сцилла была уже у подножия каменной лестницы. Она уже бежала к нему по снегу. Она уже обнимала его, живая и теплая, и изо всех сил прижимала его к себе.
Он повернулся, чувствуя запах ее волос, чувствуя холодный чистый ветер на лице.
Он был жив.
Монк Вардан лежал навзничь на снегу.
Годвин бросился к нему и упал на колени рядом.
Вардан смотрел ему в глаза. В груди широкого пальто была рваная дыра. Жизнь покидала его.
— Все перепуталось, — вздохнул он. — Я думал, молодому Дэвидсону поручено убить
— Война — это ад, Монк.
Годвин поднял голову. К ним медленно подходил Дэвидсон. В руке он нес винтовку. За его спиной тихо стоял самолет. Под колеса уже намело снега. Свободной рукой он стянул с головы кожаный шлем.
Монк, тяжело дыша, говорил:
— Слушайте… я ни за что не должен был слушаться Макса… включать вас… он бы все равно согласился… но я сдался… он говорил, мол, должен быть уверен, что вы тоже умерли… тогда мне пришла мысль сдать «Преторианца» Панглоссу… чтобы спасти «Крестоносца»… это я… ПМ даже не знал…
— Все это ничего не меняет, Монк. Я бы все равно сделал то же самое, даже если бы знал. Вы не понимаете, Монк. У меня перед Максом очень давний долг.
— Какая глупость… вы, янки… кодекс Запада…
Он закашлялся. Взгляд скользнул за плечо Годвину.
— Сцилла… простите, что вам пришлось это увидеть… такая каша… для меня уже кончается… последние слова. Все суета, старина, все…
Голос его звучал чуть слышно. Губы двигались, но Годвин не разбирал слов. Он склонился ниже.
— Еще одно… скажите Сцилле.
Она стояла над ним на коленях:
— Я здесь, Монк.
Но он ее не видел. Глаза закрылись.
— Скажите Сцилле… я поговорил в Итоне… насчет молодого Чарли… все устроено, не беспокойтесь… он будет таким милашкой в цилиндре…
Он чуть повернул голову, будто глядя через поле на что-то, невидимое для них.
— Я говорю, эй, ребята, подождите старика Монка.
Он слабо улыбнулся.
Сцилла взяла его холодную как лед руку.
Он пожал ее ладонь и умер.
Сержант Дэвидсон стоял, глядя на них троих сверху вниз. Годвин вынул руку Сциллы из руки Монка, и они поднялись.
— Ужасно сожалею, сэр.
У сержанта Дэвидсона оказался очень тонкий голос. Без шлема и пилотских очков он выглядел совсем юным.
Годвин пристально смотрел на него. Когда сержант повернулся к Сцилле, что-то зацепило его взгляд. Пошел снег, дневной свет гас.
— Мне приказано было позаботиться, чтобы с вами ничего не случилось, сэр. Он угрожал вам, сэр. Он собирался выстрелить в вас. Я выполнял приказ. Он должен был с вами поговорить, только поговорить. Мне были даны совершенно точные инструкции, сэр. Мое начальство, кажется, предвидело нежелательные осложнения. ПМ приказал мне доставить вас в Лондон, сэр. Немедленно. Он хочет с вами говорить.
— А… — Годвин оглянулся на Сциллу. — Но нас двое.
— Уместимся, сэр. Только… как можно скорее, сэр. Хорошо?
Снежинки сыпались на грудь Монка, как песок времени. Он уже был в прошлом, уходил все дальше. Снег покраснел, и вокруг него смыкалась ночь.
— Да, конечно. Только захватим кое-что.
— Разумеется, сэр. А я здесь приберу.
Поднимаясь по лестнице к дому, Сцилла опиралась на руку Годвина.
— Теперь и вправду все кончилось, Роджер?
— Да. Монк хотел убедить меня, что все это затеял ПМ. Но он лгал.
— Ох, Роджер, я ничего не понимаю…
— Потом он пытался свалить все на Макса, сказал, что Макс хотел удостовериться в моей смерти, хотел меня убить. Он сказал, что это Макс в меня стрелял.
— Это правда?
— Не знаю. Неважно. Мой долг перед Максом… Этого Монк понять не мог. Это еще с 1927-го. Тогда все началось.
— Ты наконец в расчете с Максом.
— Да. «Преторианец»… Все это было погоней за тенью… и все это придумал Монк. Считал своим шедевром. Он видел в войне предательство и иронию… и делал все ради большего блага. Думаю, так он чувствовал себя участником этой проклятой войны.
