посудины. Ничего, скоро я ей об этом напомню!
– Проваливай на развалюху, Проныра! – поддержал Мою Радость Убби. – Да смотри, чтобы к нашему возвращению туда не набились лишние пассажиры!
И, громыхнув намотанной на кулак цепью о щит, подал соратникам знак, что готов ринуться на противника…
Я чертыхнулся и покарабкался по стремянке наверх. Ухватив меня за шиворот, Долорес помогла мне перевалиться через борт, после чего поскорее убрала лестницу. Убби прав: пока они с кабальеро воюют, нам придется сделать все возможное, чтобы на «Гольфстрим» не проникли другие заключенные. Старый гуманистический принцип гласит, что человек несет ответственность за того, кого он спас или приручил. Не знаю, возможно, так оно и есть. Но за всю историю династии Проныр такой чести от нас удостоился лишь варан-броненосец Физз. И ее уж точно не заслужат выродки, которых мы сегодня походя освободили из-под стражи. Вот почему я намеревался прикончить любого, кто сунется к нам, не являясь при этом бойцом Кавалькады или не обладая красной северной кожей.
– Ты как? – спросила Долорес, оглядывая меня с ног до головы. – Анхель сказал, что в Ведре заключенных морят голодом, но по тебе этого не скажешь… И где Дарио?
Пришлось наскоро объяснить Моей Радости все, что произошло со мной за эти дни. И лишь после этого я был наконец-то обнят и расцелован – пока лишь в качестве мелкого аванса, – и отправлен на мостик.
А там меня уже поджидали Гуго и Физз. Последнего мы обычно запираем перед боем в трюме, но, похоже, без меня и своего второго лучшего друга Сандаварга гордый ящер не подчинялся другим членам команды. Единственное одолжение, какое он им сделал, это слез со своего насиженного места – крыши рубки. Однако полностью покинуть пост Физз наотрез отказался и наверняка все это время подбадривал де Бодье своими выкриками.
– Мсье Проныра! – радостно вскричал Сенатор, уступая мне место у штурвала. А затем схватил меня за руку и начал трясти ее так энергично, словно решил сделать своего шкипера калекой. –
– Полноте,
– Будет исполнено, мсье! – с готовностью откликнулся Сенатор и поспешил на свой законный пост. А я встал к штурвалу и окинул взглядом тюремный двор. Товарищи перекрыли иностальными листами палубу на уровне бортов, а мостик находился поверх кровли, и она не мешала обзору. Де Бодье лишь установил над окнами рубки бронированные козырьки, чтобы обезопасить себя от пуль и стрел, да вернул на место дверь, которую я обычно снимал, дабы не мешалась, и хранил в трюме.
– Ну а ты что скажешь? – спросил я у подползшего Физза. Разумная говорящая рептилия не умела выражать столько эмоций, сколько, к примеру, собака. Но сам факт, что ящер подполз и тычется мордой мне в ногу, уже говорит о том, что он безумно счастлив меня видеть.
– Хюрьма – херьмо! Холот – херьмо! – подытожил варан и долбанул в сердцах хвостом по стене рубки. – Сфопоту шхиперу! Полный фперет на сефер!
– Рановато нам пока на север, старик. На юге еще дел по горло, так что извини, – огорчил я хвостатого друга, попутно проверяя, в порядке ли управление. Впрочем, кто бы сомневался, что оно в порядке! Если в мое отсутствие здесь и случались поломки, Сенатор устранил их перед тем, как бросать истребитель в бой.
– Мерсхий Юх, – продолжал жаловаться Физз, отползая в сторону, дабы не путаться у меня под ногами. – Холотно! Нет солнсе, нет охота! Фисс ношью не сфетить, не рапотать! Херьмо!
Селадор Шлейхер – худосочный белобрысый тип примерно моего роста и неброской наружности – являлся ровесником Сандаварга, но уступал ему в проворстве и силе. Разговаривать нам было некогда. Едва табуит поднялся на палубу, им с Малабонитой как раз подвалила работенка. Та самая, ради которой я и вызвал сюда второго стрелка.
Ураганом пронесшись по двору, северяне и кабальеро разогнали во все стороны заключенных, чем невольно помогли их врагам – все еще сопротивляющимся остаткам охраны. Воспользовавшись новой неразберихой, те сумели-таки объединиться и отступили в гладиаторское обиталище, где заняли глухую оборону. После этого лишь наиболее одержимые бунтари продолжали бросаться грудью на щиты закрепившихся в казарменных дверях вертухаев. Прочие сидельцы, не обуреваемые жаждой мести, решили, что с них хватит и что пора отсюда линять. К этому их также подстегивал ведущийся с крыши обстрел. А поскольку единственный выход из Ведра был перегорожен бронекатом и сепиллой, многих рвущихся на волю узников осенила мысль взобраться к нам на палубу.
Мысль эта была вполне естественна для разгоряченных голов и в целом осуществима. Борта стоящего на месте истребителя были уже не такими неприступными. Цепляясь за шипы колес, узники могли сначала влезть на них. А потом самым ловким заключенным не составит труда вскарабкаться на защитную кровлю. Где их, само собой, никто не ждал, но они плевать на это хотели.
Я неплохо изучил нравы «зверей», чтобы понять: даже прояви мы к ним милосердие, вместо благодарности нас самих тут же обратят в рабов и заставят везти эту дикую ораву на север. Это в лучшем случае. Про худший и говорить не хочется. Если среди бунтарей найдется хоть один бывший перевозчик, мы вылетим за борт еще до того, как покинем этот мыс. Все, кроме Малабониты. Ей «зверье» разрешит остаться. Вот только не затем, чтобы она и дальше исполняла обязанности бортстрелка и впередсмотрящего, а для иных целей, уже не связанных с ее профессиональной деятельностью.
Не знаю, как насчет Шлейхера, но Долорес осознавала, почему ей вредно знакомиться с гостями. И без лишних напоминаний заняла место у «Эстанты» на правом краю мостика. Табуит встал у орудия, прикрывавшего левый борт, а обе эти баллестирады были единственными, что могли стрелять поверх кровли; прочие находились под ней и для такой задачи не годились. Не утруждая себя бесполезными угрозами, наши стрелки сначала выпустили парочку «предупредительных» болтов поверх голов облепивших колеса бунтарей. И когда это не сработало, сшибли нескольких из них прицельными выстрелами, едва те влезли на кровлю.
Смотреть на такое гостеприимство равнодушно было уже нельзя. При виде пронзенных навылет падающих тел «зверье» шарахнулось прочь. Но отбежало оно недалеко, ведь только рядом с «Гольфстримом» здесь еще оставались безопасные места. Мы не видели с мостика, но, кажется, самые неугомонные бунтари не оставили попыток взобраться на бронекат, только не по колесу, а по носовому тарану. Это было труднее и грозило окончиться для них с тем же успехом. Но пока снаряды не долетали до захватчиков, те, наивные, полагали, будто у них есть шанс проникнуть на истребитель.
Нас осыпали снизу бранью и камнями, отколотыми от бортика фонтана. Однако этот гвалт не мог заглушить отзвуки идущего в тюремном корпусе сражения. Торча в рубке, я слышал, как грохочут отражаемые братом Ярнскидом удары и как бабахает разбушевавшийся брат Ярнклот о стены и решетки камер. Потрепанным тюремщикам нечего было противопоставить альянсу профессиональных вояк Севера и Юга. Это было ясно по скорости, с какой шум битвы перемещался по лестницам и коридорам. Вертухаи отступали, порой не успевая запирать за собой решетчатые перегородки. Ритмичные удары тарана долетали до нас всего трижды, хотя таких преград на пути гвардейцев и северян имелось как минимум полдюжины. Каждый такой набат длился недолго и завершался лязгом, свидетельствующим о том, что еще одной решеткой в Ведре стало меньше.
Едва шум достиг пятого этажа, я увидел выбегающих на крышу к стрелкам окровавленных охранников. Их последний оплот обороны – люк, через который нас выводили на тренировку, – стал их последней надеждой на спасение. Перекрыть его и удержать захватчиков на ведущей к нему узкой лестнице было в принципе реально. Впрочем, если они получат команданте живым и здоровым, на том штурм и прекратится. Вот только чует мое сердце, никто не выдаст кабальеро ключи от камеры. А вышибить ручным тараном дверь камеры-одиночки нельзя, ведь эти двери и тюремные ворота – самые неприступные преграды в Ведре. Вторые, правда, нас больше не волновали, но для взлома первых такой способ уже не подходил.
