Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

бежали за ним и кричали:

— Слава великому писателю! Прощайте! Живите долгие годы! — и т. д.

Все это было глубоко трогательно. Не только сам Л.H., но и присутствующие с трудом удерживали слезы.

В Харькове мы были вечером. У себя в вагоне я провел только ночь. Остальное время я сидел в вагоне у Толстых.

8–го утром Л. Н. стало значительно лучше. Температура была нормальная и самочувствие более бодрое. Л. Н. даже немного работал. Но больше всего мы все, и Л. Н. с нами, любовались на красоту крымских видов. Среднее отделение вагона — вроде салона с большими окнами по обе стороны, так что мы все сидели там почти все время.

В Севастополе решили остановиться на сутки, чтобы отдохнуть. Здесь на вокзале Л. Н. опять встречали. В Севастополе не знали точно дня приезда Л. Н. и встречали его уже несколько дней. Говорят, предыдущие два дня народу было еще больше. Мы остановились в гостинице Киста. Погода была прекрасная. Л. Н. чувствовал себя настолько хорошо, что два раза ходил гулять. В первый раз мы были с ним на Морском бульваре, а во второй — вышли на Графскую пристань и пошли вверх по Екатерининской улице. Л. Н. увидал музей Севастопольской кампании, захотел войти и довольно долго его осматривал. Среди портретов защитников Севастополя есть и его маленький портрет. Л Н. расписался в книге.

По улицам за Л. Н. все время шло довольно много любопытных. В течение дня Л. Н. со всех сторон получал выражения самых горячих симпатий. Приходили дамы и девицы в праздничных платьях; многие приносили цветы. Приходил какой?то диктор — депутат от местной интеллигенции.

Хотя Л. Н. и устал, но вечером сидел довольно поздно. Александра Львовна, Павел Александрович и я ездили вечером на катере на Северную сторону и, вернувшись, застали его еще на ногах.

На другой день (9–го) утром мы выехали из Севастополя довольно рано. Ехали в двух экипажах: впереди Л.H., Софья Андреевна, Александра Львовна и Буланже; во втором — Мария Львовна с мужем и я. Впрочем, в дороге мы часто менялись, так как каждому хотелось побыть со Л. Н. Л. Н. чувствовал себя довольно хорошо и устал только к вечеру. Мы накупили много винограду и всю дорогу его ели. Л. Н. тоже ел. На первой почтовой станции «Чаталкой», пока меняли лошадей, Александра Львовна с Буланже взобрались на холм, у подножья которого расположена станция. Желая пробраться к ним, я бегом взбежал на верх холма и, не рассчитавши сил, так задохнулся, что наверху мне стало дурно. Я долго не мог окончательно прийти в себя уже после того, как мы поехали дальше. Л. Н. по этому поводу очень беспокоился.

Л. Н. все вспоминал в Севастополе и по дороге свою жизнь в Крыму во время войны и старался узнавать знакомые места. После войны он был в Крыму в 1885 году, когда в Симеизе умирал его друг, князь Л. Д. Урусов, но от этой поездки у него сохранилось как?то мало воспоминаний.

В Байдарах мы стояли довольно долго. Закусывали и пили чай. Погода была прекрасная, так что знаменитый вид был в полной красе. Л. Н. долго сидел со мной на камешках на краю обрыва и любовался красотой моря и бесконечного горизонта.

В Байдарах какой?то экзальтированный господин принес Л. Н. роз и бросился целовать ему руки. Л. Н. это взволновало и несколько расстроило.

По дороге от Байдар часто встречались татарские арбы, всегда немазанные, которые страшно скрипели. По этому поводу Л. Н. сказал:

— Какая великая сила консерватизм! Девять десятых людских поступков делаются под влиянием этого человеческого свойства. Но это свойство обоюдоострое: с одной стороны, без него нельзя было бы существовать, если бы всякий раз человек все должен был делать и придумывать сначала; но с другой — им освящаются всякие суеверия, предрассудки, всякое зло. Задача человека в том, чтобы отличать разумное и нужное прежнее от неразумного и ненужного. Нехорошо отрицать что?либо только потому, что оно старое, но так же, если еще не гораздо вредней, оправдывать явления человеческой жизни только их древностью, как это делается по отношению религиозных, государственных и других суеверий.

В Гаспру мы приехали только вечером, часу в девятом. Было совсем темно. Я на несколько минут зашел в дом, чтобы посмотреть, как Л. Н. устроится, после чего простился и поехал дальше в Ялту. Теперь я переехал тоже в Гаспру. Здесь очень хорошо. Прекрасный большой дом, с террас которого открывается удивительный вид на море. До моря довольно далеко и назад идти очень круто в гору. Есть и отличный, но длинный спуск — шоссе. Так что Л.H., когда поправится, сможет ездить к морю. Сейчас Л. Н. еще очень слаб.

Вчера (12–го) при мне здесь был Чехов. Вид у него плохой: постарел и все кашляет. Говорит мало, отрывочными фразами, но как?то всегда в самую точку. Трогательно и хорошо рассказывал, как они с матерью живут вдвоем зимой в Ялте. Л. Н. был Чехову очень рад.

15 сентября. Мы встаем здесь рано. Л. Н. встает часов в шесть. Зато и ложимся, расходимся по крайней мере, часов в девять.

Здесь есть большая подзорная труба на штативе. Мы все, и Л. Н. в том числе, часто смотрим на звезды и луну.

Л. Н. стал бодрее и уже ходит на прогулки и даже ездит верхом. Вчера я шел с ним к морю. Нас обогнала кавалькада: впереди девица, довольно скромного вида, и какой?то господин, а сзади с проводником отвратительная, толстая, потная, растрепанная баба. Шляпа у нее слетела, она ее держит в руках, волосы разметались во все стороны, юбки кверху…

Л. Н. ахнул, увидав ее, и сказал мне:

— Я делаюсь ужасный женофоб. Вот бранят С., и мне делается совестно — он брат, а вот такую женщину — не совестно — она не брат.

16 сентября. Жизнь здесь идет очень тихо. Тут, кроме Л. Н. и Софьи Андреевны, Мария Львовна с мужем, Александра Львовна и я. Л. Н значительно окреп и очень много гуляет. Ездит верхом. Встречные дамы и девицы узнают его и бегут за ним, когда он едет верхом. Ему приносят и присылают цветы, персики…

Л. Н. рано утром отправляется на прогулку. Потом до первого часу работает. После завтрака ложится спать, а потом до обеда опять гуляет. Нынче ходил пешком в Алупку.

После обеда я, или Н. Л. Оболенский, или мы оба по очереди читаем вслух рассказы Чехова, которые Л. Н. очень любит. На днях я читал «Скучную историю». Л. Н. все время восхищался умом Чехова. Понравились ему также: оригинальностью замысла и мастерством письма рассказ «Пари» и, в особенности, — «Степь».

О Чехове Л. Н. сказал:

— Он странный писатель: бросает слова, как будто некстати, а между тем все у него живет. И сколько ума! Никогда у него нет лишних подробностей, всякая или нужна, или прекрасна.

Я часто играю на фортепиано. Здесь старый разбитый рояль, какой?то венской фабрики, сохранивший, однако, некоторые следы былого благородства, так что играть с грехом пополам можно.

Погода стоит прекрасная: сижу у открытого окна, тепло, лунная ночь, светло, как днем; по Ай — Петри ползут мелкие белые облачка.

20 сентября. Я рассказывал Л. Н. про фельетон в «Курьере» о «Призраках» Ибсена и о «Власти тьмы». Там приводится мнение Метерлинка, считающего «Власть тьмы» едва ли не величайшей из всех драм.

На это Л. Н. рассмеялся и сказал:

— Что же он не подражает?

Л. Н. кто?то прислал из Лондона анонимную брошюру на русском языке — о современном режиме в России. Автор сам называет себя старым человеком. В книге есть кое?что и о Л. Н. Он довольно одобрительно отозвался о брошюре, но заметил:

— Нехорошо, что он не решился подписаться. Вот старушка Цебрикова — она была здесь на днях — написала смело письмо государю и теперь не боится, приехала сюда. Я думаю: что же старому человеку сделают? Говорят, что меня спасает мое имя, а вот Берви, который написал «Азбуку социологии» и теперь недавно за своей подписью напечатал что?то за границей, ему семьдесят лет, живет он где?то в Екатеринославе или Кременчуге, и кто его тронет, старика? А то это нехорошо — старые люди малодушно боятся подписать свое имя. Вот и Чичерин тоже.