вздыхает кто-то. Кто же там вздыхает? Под- крался домовой и смотрит на лицо, и сам ук- радкой слезы утирает. Ах, тяжело быть добрым домовым! И бережно он сон в глаза вдувает; вниматель- но глядит, мигая, недвижим, и так же бе- режно отходит и... зевает. Пора и отдохнуть. В духовку он глядит; залез в нее и долго там мол- чит –?остаток щей и каши доедает. Выходит, на груди потоки жирных щей, их утирает лапкою своей; почесываясь, в печку залезает. В золе, прижав- шися к поющему коту, в мохнатую ныряет пусто- ту. Сон приближается, щекочет и ласкает, и кло- нит голову... и вдруг!–?шалун –?пугает... и вновь плетет блестящую мечту.
137
7
Дай мне спокойствие, отняв чтo я люблю; дай видеть радость солнца золотого; дай ве- рить мне, что дней не посрамлю: не совершу ни дерзкого, ни злого.
138
8
Ты знаешь, ночь, я иногда мечтаю: взять только палку –?ветку из плетня и все идти, следа не оставляя и не считая тающего дня. Так проходить поля, деревни, реки; глядеть, как пашут, плачут и живут; и где-нибудь в тиши немой просеки найти случайный вре- менный приют. Среди берез, совместных с тон- ким кленом, спать и не знать людских прос- тых забот; спать и гадать по дальним перез- вонам, который ближе празднует приход. Я сделан так, что мне не надо дома, ни беспокойных радостей земных. В них доля сча- стья очень невесома, печали тленной слиш- ком много в них.
139
9
Впилися свечи в ночь дрожащим жалом, ожили в книге толпы ветхих слов. Зачем же я над книгой жестом вялым все не протру стекла моих очков? Зачем вокруг невидимо толпятся, кого свеча ужалить не вольна, с кем я хочу глухой борьбой сражаться, с кем борются святые письмена? Хранитель ангел, гнев, плененный ими, гнев против них же ты вооружи; руками твердыми, руками неземными в защиту меч горящий обнажи! Но ангелы стоят, сложили руки, и взгляды их склоненные бледней и не встречают полных злобной муки из тьмы горящих бешеных очей.
140
10
Во сне я видел храм многоколонный, гигант в куреньях развалился в нем. Привлек меня рукою непреклонной, и были мы в безмолвии вдвоем. Он прижимал меня к груди широкой, пустой и жесткой, плоской, как доска. Впилась в объятьях грубо и жестоко в мой бок его костлявая рука. Я вырывался в охватившей дрожи. Тогда меня он начал щекотать. И я кричал: «Что делаешь ты, боже!» И мне сказали: «Это –?благодать». Потом, в углу прижавшись, я глазами сле- дил за ним сквозь тканый круг свечей. Из губ его выпихивало пламя и вылетали искры из ушей.
