И в спящего дыханье Ты вдохнул – взволнованного слова вдохновенье. Графит мне в пальцы сонные вложил и медленно рукой моей водил, законы тайные чертя стихосложенья. Как взрослым –?долг, деревьям –?сбор плодов, с тех пор мне –?жажда обнаженных слов. В невнятном зове радости и муки, в движеньи ветра, беге облаков... во всем мне слышались ритмические звуки.
155
Откуда-то из синей-синей дали пригнал холодный ветер облака. Деревья, вспыхнув красками, опали, и потускнела в берегах река, как возле губ поверхность гладкой стали. По скачущим за птицами листам, от жала в плоти –?рабской, тесной муки – ища спасенья, я пришел на звуки колоколов в старинный белый храм. Дворец для Бога в этот вечер буден, как все дворцы, был мрачен и безлюден. Ход маятника тихо долетал из алтаря от византийских складок. Дьячек, крестясь и путаясь, листал большую книгу с гривою закладок. Свет в бороде сияньем трепетал и капал воском: на страниц откосе вскипал печатью воск на письменах, как Иоанн на острове Патмосе уже однажды видел в облаках. Там, где колонны поднимались голо и крупный пот тела их покрывал, холодный мрак заслеженного пола впервые я, смущенный, целовал. В кострах свечей, под ржавыми венцами из неземной и гулкой пустоты вокруг святые строгими главами смотрели мимо дел и суеты. И, вылетая из ноздрей кадила, как голубой и сладковатый дым, дыханьем страшным веющая сила вверху стояла облаком живым.
156
Постель казалась мне греховно нежной – плоть вероломную я к доскам приучал, кладя на стол свой отдых неизбежный, и на спине, как мертвый, застывал. Я спал, и сон был иногда спокоен, но чаще влажно воспален и жгуч. А надо мной стоял крылатый воин, в руке сжимая обнаженный луч. Его глаза, смеженные покоем, следили как, мешая мне вздохнуть, в мое лицо дышал тяжелым зноем и щекотал горячей шерсткой грудь.
157
К себе прислушаться, как слушает в пустыне араб, к песку припавший головой. К себе прислушаться, где в чуткой паутине
