Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

2

Прежде всего бросается в глаза различие между общим стилем и тоном поэзии «парижской» и «пражской».

Идеал пражанина - мастерство. Слово для него если не самоцель, то во всяком случае определенная ценность. Его можно назвать коллекционером слов, изобретателем самых эксцентрических словосочетаний. Идеал же парижанина был бы достигнут, если бы в поэзии можно было вообще обходиться без слов.

Иштар, спускаясь в царство смерти, оставляла у адских вратарей себя по частям. Отдав свои украшения, одежды, она отдала им и красоту свою, и зрение, и слух, и язык. Символ разложения, распятия тела, физического умирания.

Углубляясь в свою тему отчаянья, парижские поэты постепенно очистили свои стихи от всяких словесных украшений и, наконец, пришли к отрицанию самого слова. «Голая лира», определяет Вадим Андреев[360].

Вместо борьбы за свое бытие один из них, Б. Божнев, объявил «борьбу за несуществование» (так называется его сборник)[361]. Но это только слова, рассчитанные на эффект. Какая уж тут борьба! Не борьба, а - бессилие, беспомощность, усталость.

«В огромном мире нам досталась от всех трагедий мировых одна огромная усталость... И всё покорнее и тише мы в мире таем словно дым» (Ирина Кнорринг)[362] .

В «безочаровании» своем большинство парижан доходят до ипохондрии, в которой весь мир им представляется в самом черном виде. Образцы, вызывающие отвращение, «неотвязный позор пустоты»[363], «дикий мир в искусственных огнях»[364], «грязца»...

«Нельзя поклониться тому, что ничтожно» (Н. Берберова)[365]. Почитая же всё ничтожным, поэты эти ничему и никому и не кланяются. Дело же всё в том, что на каждое «поклонение» требуется большое напряжение ума и сердца, которого у них как раз и нет. Так «сознание» определяет «бытие».

Среди этого разложения и умирания тут даже и не пир во время чумы (на пир не хватило бы у них силы), а с замиранием сердца тепленькое чаепитие перед смертью. Образ взят оттуда же: к «чаепитию перед смертью» приглашает Б. Закович[366].

3

До сих пор, говоря о «парижанах», я подразумевал поэтов, возникнувших уже в эмиграции. В первом отделе антологии собраны стихотворения писателей старшего поколения, начавших печататься еще в России. Читая их стихи, нельзя не признать печального факта, что во многом к внедрению этого губительного сознания причинились некоторые из тех, кто по своему старшинству и литературному опыту не могли не оказаться в роли авторитетов и даже руководителей младшего литературного поколения. И в числе их - сам Г. Адамович.

Тема его стихов та же, что и критических статей о эмигрантской литературе, - тема умирания. Не смерти (тема о смерти требует большой мудрости, мужества и напряжения; с возвышенных од, посвященных ей, начиналась русская поэзия), а умирания: «И медленное умиранье без всяких надежд впереди». К смерти же Г. Адамович подходит со взглядом со стороны, полуравнодушным, полубрезгливым:

Ну вот и кончено. Теперь конец.
Легко и просто, грубо и уныло.

Со стороны всегда и легко, и просто, и грубо, и уныло.

И, конечно, жизнь прекрасна,
И, конечно, смерть страшна,
Отвратительна, ужасна,
Ко всему одна цена.

восклицает уже Георгий Иванов[367]. И вот в этом-то циническом «всему одна цена», как в малой пылинке семени плесенного грибка, начало всего разъедающего, разлагающего «париж» сознания.

Отсюда недалеко и до услаждения отчаяньем, формулированного Н. Оцупом:

Как хорошо, что нашими руками
Мы строим только годное на слом[368].

Можно ли жить, не только что-нибудь делать, - с такими мыслями? И умирать, не только жить, нельзя (слишком страшно!). Какие уж тут стихи! - так, «тихое дело» (определение из «Комментариев» Г. Адамовича)[369], чаепитие перед смертью:

               А этот разговор
Отложим мы на завтра, на потом,
На послезавтра, на когда умрем.
                        (Ирина Одоевцева)[370]

4

Но не все младшие парижане лелеют «голые лиры».