У Меты Роос мир цветистей и громче. Шире раздвинут. Дает ей больше минут подъема, но за ними наступает упадок сил, более глубокий, чем у Базилевской. Книжка Меты Роос - полет неровный: за взлетом - падение камнем на землю, в самую прозу, скуку и отчаяние. Я бы назвал эти падения минутами сознания своего бессилия, потерями самого себя. В такие минуты: –
Так от простоты, видимой «незаметности» стихов, мы приходим к их глубокой исконной трагичности. По-видимому, неразрешимой в пределах этого остановившегося мира, взорвать который, подчинить себе не могут такие простые и предельно честные стихи.
Контрабанда.
Вл. Смоленский в советском романе
Нужно ли говорить, что эмигрантские газеты находятся в сов. России под строжайшим запретом. Книги, издающиеся в зарубежьи, сов. читателя не достигают (естественно - нелегальная литература); советская же критика по цензурным ли причинам или просто из верноподданнического рвения обходит всё, появляющееся в зарубежной печати, полным молчанием. Единственный раз, года два-три тому назад, в сов. печати промелькнула статейка о зарубежной поэзии[406] . В статейке этой приводились образцы произведений зарубежных авторов, свидетельствующие о «моральном распаде» и «разложении» эмиграции. Помнится, цитировались молодые стихи Вл. Смоленского, с упоминанием (исключение - единственное в своем роде!) имени их автора. Даже имя эмигрантского писателя не должно достигнуть ушей читателей «самой свободной» в мире страны. Карл Радек в своей, предназначенной «на вынос», напечатанной по-польски в «Вядомостях Литерацких» статье, от большого ли презрения или от невежества, нашел в эмиграции единственного «поэта» - Александра Вертинского.
Но несмотря на все семь печатей, которыми запечатана советская граница, эта страшная нелегальщина, чумная зараза - эмигрантская литература контрабандным путем начинает просачиваться в литературу советскую и достигать там читательской массы. Развернув роман советского автора Л. Овалова «Утро начинается в Москве», изданный «Молодой гвардией» (!) в 1934?г. в Москве, я был поражен, встретив в тексте стихотворение того же, всем нам известного поэта - кость от кости эмиграции, - Вл. Смоленского[407]. Стихотворение приведено без упоминания имени автора (так что всё это сильно смахивает на плагиат), как иллюстрация настроения, переживаемого персонажем романа. Ошибиться было невозможно, тем более что недавно это стихотворение («Какое дело мне, как ты живешь»)[408] мы все прочли в антологии зарубежной поэзии «Якорь»[409]. Л. Овалов же привел его полностью без малейшей поправки. Каким образом Смоленский попал в руки советского писателя, остается неизвестным. Но как бы то ни было, факт сам по себе знаменателен. И надо добавить, что стихотворение эмигрантского поэта, попав, так сказать, в ближайшее соседство со стихами поэтов советских, нисколько не проиграло, а наоборот выиграло. В плане сов. поэзии, где искусственность и рассудочность всегда преобладает, оно воспринимается как поэзия свежая, яркая, словом хорошая, настоящая поэзия.
Большой поэт
Печатаемое в этом номере «Меча» (в сокращении) стихотворение «Север» принадлежит сыну сибирского крестьянина, советскому поэту Н. Заболоцкому, года два тому назад подвергшемуся строжайшему остракизму и только недавно вернувшему себе милость «сильных мира сего».
История Н. Заболоцкого такова.
По недосмотру редакции, года два (как мы уже сказали) тому назад в журнале «Звезда» появились первые произведения Н. Заболоцкого - в том числе и советская идиллия «Торжество земледелия», где описывался колхоз таким веселым стилем:
Из-за облака сирена
нежно ножку кажет вниз,
людоед у джентельмэна
неприличное отгрыз...
Спит животное собака,
дремлет птица воробей... и т.д.[410]
Собственно, авторский секрет Заболоцкого заключался в том, что он перенес на новую почву «пролетарского искусства» старый литературный прием, широко применявшийся теми же русскими кубо- футуристами, глава которых Маяковский ныне официально - устами Сталина - признан классиком и вторым после Пушкина русским поэтом. Прием этот назывался в свое время «эпатированием буржуа». Заболоцкий попытался «эпатировать» пролетария. Но то, что в старом мире принималось только пожиманием плечами, то в условиях «социалистической действительности» оказалось государственным преступлением. «Идеология» поэта, его «творческая установка» были признаны враждебными пролетариату и контрреволюционными. Редакция получила нагоняй, на автора посыпались зловещие обвинения критики. Заболоцкий, естественно, умолк; больше того - он был уничтожен, предан анафеме, газеты и журналы для него закрылись.
Но было уже поздно. Вредное влияние его поэзии распространилось на молодых поэтов. Пример оказался заразительным. «Заболотчина», «декадентское эстетство» приняло у последователей злополучного поэта, по словам критики, характер «грубого зубоскальства по совершенно неподходящим поводам». Кампания против Заболоцкого и им соблазненных продолжалась до конца прошлого года. В этом году, вследствие каких-то закулисных, нам не известных причин, она прекратилась, а запретное имя Заболоцкого начало появляться в печати - пока только в списках участников ленинградских литературных дискуссий. И, наконец, в «Известиях» появилось новое, уже написанное в «правоверном» стиле стихотворение, выдержки из которого мы и печатаем ниже.
Нужно сказать, что влияние Заболоцкого на молодых поэтов было не случайным. Во всех его прежних
