– Можно?
Лесьмян!
– О, да, конечно, пожалуйста...
– Корректура?
– Да, вот... издаю сборник стихов и вот...
Но тут вся горячность молодого автора остыла. Тувим вспомнил, что ведь эти самые стихи еще недавно были разгромлены мэтром, а он, несмотря ни на что, по какому-то легкомысленному упрямству всё же выпускает их в свет. Но Лесьмян садится, покашливая. Неспокойный, стесняющийся, деликатный.
– Можно взглянуть?
Берет корректуру и начинает читать, склонив голову набок, - стихотворение за стихотворением. Можно представить положение сидящего перед ним автора. Его бросает в дрожь, он переживает пытки инквизиции. После шестого стихотворения Лесьмян начинает смеяться. Смеется радостным смехом, весь сотрясаясь от смеха, выкрикивая: а! а! а!
– Слушайте! Да ведь это прекрасно! А! а! а! - перекидывает голову с боку на бок, машет ритмически маленькой ручкой и смеется по-детски.
– В самом деле, вам это нравится? - говорит изумленный автор.—Но ведь это те же самые стихи, которые я оставил вам на прочтение в Лодзи...
«Лесьмян умолк. Глаза его полетели на потолок, перенеслись за окно. Голова вполоборота: подбородком в воротник и вверх налево. Посмотрел... голубыми в красной оправе глазами, кашлянул несколько раз и ответил шепотом (неспокойный, стесняющийся, деликатный):
– Простите Бога ради. Ведь я тогда даже не заглянул в вашу тетрадку».
––––––
Минувшему году суждено было стать годом потерь для польской литературы. Ушел старый несравненный лирик Лесьмян. Вслед за ним - умер молодой 28-милетний Збигнев Униловский. Обе смерти были внезапны. Униловский умер в два дня, от воспаления мозговых оболочек - последствие гриппа.
О размере дарования Униловского говорит уже одна его ранняя известность. Он выступил с шумом. Первая книга «Общая комната» была конфискована (конфискация потом была снята). От нее пошли круги по воде. Мнения критиков расходились. Одни видели в ней «человеческий документ», сырой материал, другие - из ряда вон выходящее литературное явление. В ту пору в статистике библиотек Униловский занимал первое место. А было-то ему всего 22 года. Позади он оставил тяжелое детство, черные годы физического труда - на мельницах, в барах. Талант открыл ему двери в мир. Следующая книга «Человек в окне» показала, что первоначальная грубость и документальность его стиля были нарочитыми. Затем пришла большая заграничная поездка, плодом которой явились две книги. Талант Униловского быстро рос и мужал. Он почувствовал в себе силы приступить к большому роману. Первая часть романа «20 лет жизни» поставила его на одно из первых мест среди польских молодых прозаиков. Смерть ранняя и внезапная - не дала окончить дела этой жизни.
Униловского я встретил всего один раз, - случайно. Слышал о нем как о человеке давно и знал людей, которых он фотографировал в своей «Общей комнате».
Было это весной прошлого года за несколько месяцев до его смерти. Кто бы о ней мог думать!
Тогда ко мне в Варшаву в первый раз приехал Юра Клингер, и мы пошли вместе к Тувиму. Тувим никого, кроме нас, не ждал. Сидели, беседовали о «скамандриных брегах» [529]. Неожиданный гость. Звонок. Тувим ждет - кто появится из закрытой в переднюю двери. Но появляется одна рука с книгой; машет книгой в воздухе. Затем книга летит на ковер. Рука скрывается. Тувим, сорвавшись, - «Что такое!» - бежит в переднюю. Гость, для него милый. Он его называет: «Збышек», целует, приводит к нам. Поднимает с полу книгу, показывает, смеясь, посвящение. Это «Воспоминание моря» Униловского.
Униловский принес свою новую книгу.
Сам он стоял, пожимаясь. Дурачась, бормотал:
– Дай мне что-нибудь.
– Но что, что?!
Так и ушел. Уже в передней Тувим предложил ему свою тросточку, но тот отказался:
– Взял бы, знаешь, но я из принципа тросточек не ношу.
Показался он мне жизнерадостным, полнокровным, громоздким и очень молодым.
О том, что он опасно болен, я узнал в самый день осложнения гриппа - очень случайно и опять у Тувима. Тувим был на редкость оживлен. Держал в руках наши маленькие «Священные Лиры», когда пришло известие об Униловском. Он сразу умолк. Известие это его придавило.
Через два дня, проходя мимо витрины «Вядомостей», я увидел большой портрет Униловского, окруженный полоскою крепа. Стекло в витрине было выбито. Вокруг портрета лежали осколки на скомканных газетах.
«Современные Записки»
Почти всю первую - литературную часть новой 65-й книги «Современных Записок» занимают отрывки романов, продолжающихся из номера в номер: Сирина «Дар» и Алданова «Начало конца». Близкое их соседство подчеркивает какую-то общую черту, чрезвычайно характерную для новой прозы. Внешне новая проза - это перечень явлений, имеющий два направления во времени - в обе бесконечности со знаком плюса и минуса - неопределенное прошлое и неопределенное будущее. Разница у авторов только в сложности формулы. У одних принят во внимание некий мистический или сюрреалистический коэффициент, у других перечень принимает вид коллекционерства. Между этими полюсами занимают среднее место - Алданов (попроще), Сирин (посложнее) - и «Дар», и «Начало конца». Герои их живут отвлеченною жизнью; их отличает сила воображения, а не действия. Сила эта у них различна (так, для человека из романа Сирина она не знает границы между воображаемым и подлинным, ежеминутно подсовываемым в поле зрения действительностью; герой же Алданова всегда уверен в том, чтo действительность, и чтo игра ума пустая), но невозможно требовать от нее системы. Потому и коллекционерство тут, - как, впрочем, всякое коллекционерство, - неполное. Некоторые отделы собираемых явлений разрастаются до избытка, некоторые только намечены двумя-тремя случайными видами.
Отрывок романа Алданова начинается рассказом о секретаре известного французского писателя, некрасивом юноше, подготовляющем убийство. Нам неизвестно, кого собирается он убить, о поводах мы можем только догадываться. Следует перечень разрозненных соображений будущего убийцы, описание читаемых им по дороге надписей и афиш, подробное описание плаката гимнастического общества, станции электрической дороги и т.д.
Алданов провожает юношу к себе домой в Париж, останавливается на коллекционировании его привычек, чтобы в следующей главе дать перечень воспоминаний старого коммуниста Вислиценуса перед домом, где жил Ленин. На минуту воображение берет верх - появляется призрак Ленина, но тут же растворяется в воздухе. С кинематографической быстротой Алданов меняет персонажей, сохраняя тот же метод.
У Сирина герой один, но жизнь его происходит во многих плоскостях сразу. Начинающий поэт, - сын известного ученого естествоиспытателя и путешественника по центральной Азии, - любитель шахмат. Настоящее входит безо всякого трения в прошлое, задевая одновременно будущее (воспоминания об отце, сплетенные с воспоминаниями о своем детстве, вызваны подготовительной работой к книге о жизни и работе знаменитого отца). Какая-нибудь подсознательно отмеченная ассоциация, тень на панели от листьев и... без предупреждения мы оказываемся на дорожке, ведущей к поляне, - прямо с берлинской улицы. При этом улица действительности, населенная призраками и оборотнями, куда менее реальна
