убедился в безжалостности проводимой акции:
«Следуя вдоль Анатолийского берега, я встречал их (переселенцев. –
Да, подобные свидетельства можно множить и множить.
«Поразительное зрелище представилось глазам нашим по пути: разбросанные трупы детей, женщин, стариков, растерзанные, полуобглоданные собаками, изможденные голодом переселенцы, едва поднимающие ноги от слабости, падавшие от изнеможения и еще заживо делавшиеся добычею гончих собак… Живым и здоровым некогда было думать об умирающих; им и самим перспектива была не утешительнее; турецкие шкиперы из жадности наваливали, как груз, черкесов, нанимавших их кочермы до Малой Азии, и, как груз, выбрасывали лишних за борт при малейшем признаке болезни… Едва ли половина отправившихся в Турцию прибыла к месту. Такое бедствие и в таких размерах редко постигало человечество» [194] .
Суровый Ростислав Фадеев, изначально утверждавший, что земли черкесов России нужны, «а в них самих нет надобности», с горечью признавал, что изгнание горцев было чревато «бесчисленными, бесчеловечными страданиями». Потряс его и еще один аспект происходящего – разгул работорговли:
«За неимением денег или вещей расплата (за перевоз. –
Яков Васильевич Абрамов, уроженец Ставрополя, прославившийся как исследователь народных нравов и в особенности быта и идеологии сектантов, во времена выселения горцев был еще ребенком, но собственные детские впечатления и собранный материал легли в основу работы «Кавказские горцы», опубликованной молодым исследователем в 1884 году в журнале «Дело»:
«Горцы, уходя со своих мест поселения, покидали свои жилища, оставляя скот и запасы хлеба, а иногда и неубранные нивы. Сами же горцы, без всякого имущества, скапливались частью в Анапе и Новороссийске, частью во многих мелких бухтах северо-восточного берега Черного моря, тогда еще не занятых русскими. Отсюда их перевозили в Турцию турецкие кочермы, а также отчасти заарендованные для этой цели русским правительством суда. Но так как всего этого транспортного флота было крайне недостаточно для перевозки почти полумиллиона человек, то массе горцев приходилось ждать своей очереди по полугоду, по году и более. Все это время они оставались на берегу моря, под открытым небом, без всяких средств к жизни. Страдания, которые приходилось выносить в это время горцам, нет возможности описать. Они буквально тысячами умирали с голоду. Зимой к этому присоединился холод. Весь северо-восточный берег Черного моря был усыпан трупами и умирающими, между которыми лежала масса живых, но до крайности ослабевших и тщетно ждавших, когда их отправят в Турцию» [196] .
В вышеназванной книге Георгия Дзидзарии собран огромный материал, рисующий трагедию переселенцев- махаджиров.
Знал ли умный, интеллигентный, либеральный Дмитрий Алексеевич Милютин, в то время уже военный министр, проводивший прогрессивные реформы, чем обернулась для сотен тысяч горцев его любимая идея очищения гор от коренного их населения?..
Нет устоявшихся представлений ни о реальной численности адыгов перед изгнанием, ни о точном числе переселенцев. Скорее всего, на отведенные российской властью земли переселилось не более 8—10 % от общего числа черкесов.
Отвечая на поставленные ранее вопросы – можно ли было избежать этой трагедии? возможен ли был компромиссный вариант, позволявший черкесам остаться на родной земле, находясь при этом под русским контролем? – надо уверенно ответить: да, трагедии можно было избежать, компромиссный вариант был возможен.
Я терпеть не могу пресловутой формулы: «История не знает сослагательного наклонения». Любители этой формулы исключают само понятие ответственности за те или иные действия. Если в истории все жестко детерминировано, то с кого спрос?
Исторический процесс гораздо сложнее, чем некое однонаправленное действие, – он состоит из вариантов, из развилок, из ситуаций выбора.
Тот вариант судьбы черкесов и Черкесии, который избран был кавказским генералитетом, оказался стратегически порочным. Дело было не только в провале колонизации. Был не менее важный, хотя и менее заметный внешне нравственный аспект происшедшего. То, что произошло с черкесами-махаджирами, было для России опасным уроком бесчеловечности. Если сам факт завоевания Кавказа имеет свое объяснение геополитического характера, то степень жестокости, проявленная к уже побежденному, бессильному населению, не имеет ни объяснения, ни тем более оправдания.
Кавказская война была сложнейшим явлением, многообразно воздействовавшим на общественное сознание России. Через Кавказскую войну прошли сотни тысяч русских людей. Влияние Кавказа на русскую культуру в самом широком смысле еще не исследовано и не осознано.
Не обдуман и не осознан и тот урок безнаказанной бесчеловечности, который получила Россия на Западном Кавказе.
И еще одно: Российская империя лишила себя возможности обогатиться не просто лишними землями, но инкорпорировать своеобразную и мощную культуру, которая, сближаясь с русской культурой, обогатила бы ее представления о взаимоотношениях человека с миром, человека с человеком.Приложение. М. Я. Ольшевский [197] Военные действия на Западном Кавказе с 1861 по 1863 год
Отсрочка на один месяц, данная 18 сентября 1861 года лично нашим великодушным и добросердечным государем императором, старшинам абадзехов, шапсугов, убыхов и других горских народов Западного Кавказа, не повлекла ни к каким для них благоприятным последствиям.
Нельзя было ожидать, чтобы после ответа нашего царя на дерзкие и нелепые предложения старшин нашего неприятеля вся масса населения могла изъявить согласие поселиться на указываемых им местах. Такие условия заставили бы призадуматься и более благоустроенные общества, нежели горские племена Западного Кавказа, между которыми не существовало единства мысли, а каждый глава семейства действовал по своему убеждению и внушению.
Променять свои заветные, дышащие здоровьем, свободой, независимостью горы и леса на зловредные равнины Черноморья и болотные низменности Большой Лабы не значит ли отдать себя на жертву лихорадок? И действительно, если страшно болели живущие там казаки, как родившиеся среди миазм, или переселившиеся туда со степного пространства, то каким образом могли перенести эту миазму жители гор, дышавшие всегда свежим, здоровым воздухом?
К тому же каждый абадзех, шапсуг, убых понимал, что, с переселением в Черноморию и на Лабу, он будет лишен той независимости и свободы, которой пользовался в труднодоступных для нас горах и лесах. Каждый горец хорошо понимал, что, будучи окружен нашими укреплениями, станицами и войсками, он лишается возможности действовать произвольно и что, находясь под постоянным надзором, каждое неблагонамеренное его действие будет замечено и подвергнет его ответственности.
Большинство дальних абадзехов и шапсугов не хотело слышать и о переселении в Турцию. К этому большинству принадлежали беззаботная молодежь и «байгуши», то есть люди, не имеющие, как говорится, ни кола, ни двора.
– Мы будем драться и все умрем, но не покинем наших лесов и гор, – кричали они, подстрекаемые убыхами.
– Пусть только падишах пришлет нам обещанную помощь, то мы освободим вас от ненавистных гяуров, – вторили им убыхи. – Нам нечего бояться русских, нас защищают от них горы, – добавляли они с надменною гордостью, столь свойственной легковерному молодому горцу.
Однако благоразумные не только абадзехи и шапсуги, но убыхи видели настоящее свое печальное положение и понимали, что то время, когда они должны будут покинуть свои заветные горы и леса, приближается. Некоторые из них втайне приготовлялись к переселению, разумеется, не в наши пределы, а в Турцию; делали же это не явно, потому что боялись укора не только со стороны других, но даже от своих родичей.
Лихорадочная деятельность была заметна между теми абадзехами, темиргоями, махошами и егерукаями, которые жили между Фарсом и Белой. Их беспокоил не столько абадзехский отряд, по-прежнему расположенный на том месте, где осчастливил своим трехдневным пребыванием государь император, сколько просека, прокладываемая войсками этого отряда, вниз по Фарсу на станицы Нижнефарскую и Кужорскую. Жители этих мест видели и понимали, что с проложением сообщения через недоступный и заветный лес, имеющий более двадцати верст протяжения, они должны
