Машина царского суда была хорошо отлажена, натренирована, нацелена на подавление революции. Научная экспертиза и подставные свидетели, вещественные доказательства и показания провокаторов — все пускалось в ход, чтобы изобличить революционера. И когда ему становилось ясным, что круг сузился, что хода нет, он гневно отбрасывал все это, заявляя: не признаю!
Но вот позади остались тюремные ворота, закрылись они с ржавым скрипом, и оглядываться на них не хочется. Впереди — встречи с друзьями, новое поле битвы с царизмом, вечно опасная, полная напряжения жизнь профессионального революционера, вся, во всех ее проявлениях, посвященная одной цели — победе рабочего класса.
А если снова ссылка, то побег. Дерзкий, не укладывающийся в узкие умы стражников. Сколько легендарных историй побегов хранит летопись большевистской партии! Вот один другому прыгают на плечи заключенные искровцы во дворе Лукьяновской тюрьмы в Киеве — это они играют в «слона», а на самом деле тренируются. И настанет день, когда вся группа, больше десятка человек, становится один другому на плечи и добирается до верха тюремной стены, а внизу, красный от натуги, стоит «Папаша» — коренастый, невысокого роста Максим Максимович Литвинов… Все они благополучно скрываются от погони в рабочих квартирах Киева.
А фантастический по замыслу, но точный, словно математически рассчитанный, побег Камо из Метехского замка в Тифлисе? Охрана буквально не успела ахнуть, как Камо спустился по веревке к берегу Куры, сел в лодку и был таков.
Из Сибири бежали в Америку и Австралию. Артем (Сергеев) провел в Австралии долгие годы, прежде чем революция вернула его на родину.
Планы побегов нередко проваливались — то земля осядет под подкопом, то сменят уже подкупленного надзирателя, то в передаче найдут столь нужные инструменты — пилку, веревку.
Но ничего не могло остановить подлинного революционера, рвущегося на волю, к борьбе.
Был и другой путь на волю — прошение на высочайшее имя. Считалось неприличным среди профессионалов революционеров-ленинцев подавать просьбу о помиловании. Таких слабодушных презрительно называли «подаванцами».
Не случайно примером подлинного революционера Е. Д. Стасова избрала жизнь и деятельность Свердлова:
«Перечислить все аресты и ссылки Якова Михайловича более чем трудно — столько раз он им подвергался. Каждый вынужденный перерыв в партийной работе Яков Михайлович использовал для пополнения своих знаний. В тюрьмах Яков Михайлович изучил иностранные языки, политическую экономию, математику. Все прочитанное он конспектировал, делал выписки. Память у него была блестящая, а записанное он часто помнил наизусть.
Читал он в тюрьме без конца, так что тюремный день у него был большой, спал он не больше пяти- шести часов в сутки. В тюрьмах и на воле Яков Михайлович выковывал из себя профессионального революционера.
Попав в тюрьму или ссылку, Яков Михайлович всегда стремился поскорее вернуться к партийной работе, сразу же думая о побеге.
Относительно того, где Яков Михайлович сидел и куда он ссылался, можно было бы написать отдельную брошюру, тем более что большинство его ссылок кончалось побегом и возвращением к партийной работе».
Сентябрь 1909 года. Свердлов в Петербурге.
Питерские новости суровы. «Разгром сильнее, чем мы ожидали и предполагали в тюрьме», — признается Свердлов в письме С. Е. Чуцкаеву от 15 октября 1909 года. В ожидании нового партийного задания Яков Михайлович томится. «Безделье утомляет меня больше самой тяжелой работы», — пишет он в том же письме.
По совету Петербургского комитета Свердлов выехал в Финляндию к С. И. Гусеву, у которого жил в Териоках около двух недель. Гусев информировал Якова Михайловича о положении в партии. Здесь же Яков Михайлович нашел свежие книги, газеты и журналы и немедля погрузился в чтение.
Летом 1917 года С. И. Гусев приехал в Петроград с юга, где проходил курс лечения. Первым человеком, к которому он обратился, был Свердлов. Теперь настала очередь Якова Михайловича вводить в курс дела товарища по партии.
Во второй половине ноября 1909 года под именем И. И. Смирнова Свердлов по заданию ЦК партии появляется в Москве, чтобы оказать помощь после тяжелых провалов Московской партийной организации. Но Москва в годы столыпинщины была так «насквозь прошпикована», как образно тогда выражались революционеры, что Яков Михайлович не продержался на воле и месяца. 13 декабря 1909 года на заседании Московского комитета партии, выданном провокатором, Свердлов был снова арестован. На допросе он заявил: «Давать какие-либо показания по настоящему делу отказываюсь».
Свердлову предстояла административная ссылка, никаких изобличающих его документов у охранки не было, и он ходатайствовал о замене ее выездом за границу для лечения. В заключении врача при арбатском полицейском доме указывается, что «арестованный жалуется на кашель, ночные поты, кровохаркание. При выслушивании левого легкого замечается выдох и трескучие хрипы. На основании вышеизложенного я полагаю, что Свердлов страдает хроническим катаром верхушки левого легкого, по- видимому туберкулезного характера». Министр внутренних дел, однако, отклонил прошение. В апреле 1910 года Свердлов за принадлежность к Московской организации РСДРП был выслан на три года — в Нарымский край.
Выслали Якова Михайловича на три года, а пробыл он в Нарыме… три месяца! Побег его из Нарыма был столь дерзок и внезапен, что хватились Свердлова лишь в ноябре! Яков Михайлович заехал в августе в Екатеринбург за женой и на пароходе отправился в Нижний Новгород, где навестил отца, которого не видел пять лет, а оттуда в Москву. Затем снова — Петербург.
Поселившись вместе с К. Т. Новгородцевой на квартире у Г. И. Окуловой-Теодорович в Басковом переулке, Яков Михайлович немедленно стал искать связи с Центральным Комитетом партии. Ему удалось встретиться с одним из старейших деятелей большевистской партии — М. С. Ольминским. Вскоре они подружились.
Осенью 1910 года наметились первые признаки нового революционного подъема. Их указал Ленин. «Трехлетний период золотых дней контрреволюции (1908–1910 гг.), — писал он, — видимо, приходит к концу и сменяется периодом начинающегося нодъема. И летние стачки текущего года и демонстрации по поводу смерти Толстого… ясно указывают на это»[13].
Оба события, выделенные Лениным, были явственными признаками провала столыпинского «умиротворения».
Новоявленный ставленник российской реакции мечтал о двадцатилетием «покое». Властной рукой насаждал Столыпин этот «покой». «Бей, не оглядывайся!», «Бей, не стесняйся!» — такую команду давал царизм карателям и тюремщикам, кулакам и черносотенцам. И не только команду — выбивал медали в честь таких побоищ. До поры до времени это сдерживало народные массы. Но постепенно российский пролетариат стряхивал усталость первых лет после поражения революции 1905 года.
Находившийся в самой гуще событий, Свердлов чутко реагировал на них. В письме Б. И. Перельман в Нарым от 31 октября 1910 года он писал: «Дела с каждым днем улучшаются, связи расширяются, крепнут, фиксируются в определенные рамки. Наряду с тем и за последнюю пару недель стал ясен перелом в настроении. И ряд старых товарищей возвращается на работу, и рабочая молодежь вместе с незатронутыми, более или менее серыми массами, что называется, прут в организацию… Перелом в сторону „подъемного“ настроения — не миф, не фантазия, а самая наиреальнейшая действительность», — подчеркивал Яков Михайлович.
Особое внимание обратил он на положение в партии: «Правда, до сих пор у нас в партии не все обстоит благополучно. Дефектов масса, но надежда на их уничтожение большая. Почти выходит в противовес „Правде“ Троцкого „Рабочая газета“, популярный орган при ЦК. Здесь, в Питере, скоро будет выходить еженедельная газета, а в Москве — журнал. В Москве уже теперь выходит хороший орган — „Наш путь“, выгодно отличающийся от органов как ликвидаторских, так и органов отдельных союзов в Питере своим бодрым тоном, ярко антиликвидаторским духом, широкой осведомленностью о движении в
