империи. С одной стороны выступало римское папство, которое стремилось не только сохранить, но и расширить своё имперское церковно-теократическое господство. С другой стороны были германские императоры Священной Римской империи, столетия пытающиеся подчинить церковную власть пап своей светской власти. Уже в 11 веке папство нашло действенное средство ставить на колени германских императоров. Папа Григорий VII отлучил строптивого Генриха IV от церкви и освободил подданных от присяги на верность своему императору. Крупные германские феодалы, опираясь на языческие традиции местной родоплеменной общественной власти, сразу же подняли мятеж против императора. Чтобы спасти трон, Генрих IV три дня приходил в одежде кающегося грешника к замку Каносса в Северной Италии, где тогда находился папа, пока не вымолил у него прощение. С того времени поддержание в Священной Римской империи самостоятельной власти местных феодалов было одной из главных задач папского престола. Крупные феодалы получали благословение папы на такую власть, которая делала их почти независимыми от императора, по существу полновластными князьями в своих землях. Каждый князь империи устремлялся создавать собственную государственную власть, которая объединяла местные племена в местную германскую народность. А поскольку католическая церковь имела в Германии огромные земельные владения, а папский престол своим примером поощрял к совмещению духовной и светской феодальной власти, постольку германские архиепископы сами становились князьями в этих земельных владениях, как самостоятельные правители участвовали в избрании императора, проводя в Священной Римской империи политику Римского папства.
В каждом из множества германских княжеств была своя хозяйственная жизнь. На юге она определялась земледелием, которое оставалось удельно-крепостническим, подчинённым феодальным интересам папского престола и церкви. На севере, где приходилось осваивать земли в существенно более сложных природно-климатических условиях, основой освоения земель под земледелие было непрерывное развитие ремесленной деятельности, которое зависело от рыночного спроса и во многом определялось морской и речной торговлей. Морская и речная торговля осуществлялась, главным образом, Ганзой, союзом купцов независимых немецких приморских городов. Ганза отстаивала свои интересы всеми средствами, в том числе военными, стремясь, где подкупом, займами, а где силой оружия, навязывать их феодальным правителям и королям. Такое могущество купеческого союза показывало, что средневековая феодальная власть не имела на севере того влияния, какое у неё было на юге Европы, расшатывалась торговыми интересами независимых городов, и местные феодальные правители не могли с этим ничего поделать. Большинство из них не видело в папстве силу, способную оказать им действенную помощь в борьбе с Ганзой и независимыми городами.
В 14-15 веках в ремесленных городах средней полосы и северной полосы католической Европы происходил переход городского хозяйства к интенсивному производству на основе технических изобретений, научных знаний и новых производственных отношений. Производство расширялось, усложнялось. Наконец, появились мануфактуры в оружейном деле, в кораблестроении, в изготовлении тканей, а после изобретения Гутенбергом книгопечатания, и в книгопечатании. В мануфактурах впервые в мировой истории складывалось коллективное разделение городского труда с особыми требованиями к социальной этике взаимоотношения участников производства. Это коренным образом изменяло городские производственные отношения в направлении существенного усложнения по сравнению с теми, которые были в ремесленном производстве, – чего не знала история прежних цивилизаций! Такое усложнение было возможным единственно на основаниях архетипического бессознательного взаимодействия, которое свойственно этническим общинам и родоплеменным традициям общественных отношений, то есть после перенесения традиций общинного производственного взаимодействия в городское хозяйствование.
Первые мануфактуры появились не в городах, а в деревнях Англии, где происходило обезземеливание общинного крестьянства. Успехи в развитии западноевропейского товарно-денежного обмена и растущая потребность феодалов в деньгах привели к тому, что в Англии феодалы перешли от натурального оброка к денежному оброку, а затем для них оказалось выгоднее сосредоточиться на овцеводстве, – на производстве шерсти для продажи в другие европейские страны. Они теряли интерес к земледелию, расширяли пастбища, захватывая общинные земли крестьян, и тем самым оставляли множество крестьян без средств к существованию. Купцы, которые устремились скупать дешевую шерсть у английских феодалов, в конечном итоге осознали, что им выгоднее вывозить из Англии не шерсть, а готовые шерстяные изделия. Они стали использовать отчаянье безземельных общинных крестьян, за гроши покупать их труд, распределять между ними заказы на изготовление востребованных в Европе изделий из шерсти. Поскольку общинные крестьяне не были профессиональными ремесленниками, не имели необходимых знаний, постольку наиболее выгодным для купцов оказывалось использовать бессознательную архетипическую способность общинных крестьян к разделению труда, распределять между крестьянскими семьями отдельные и последовательные операции производства изделия. Специализация труда при общинном производстве шерстяного изделия позволяла каждой семье сосредотачиваться на простейшей задаче и, как оказалось, это резко повышало производительность труда не только отдельной семьи, но и всей общины. Община изготавливала определённое количество изделий быстрее и даже качественнее, чем их изготовило бы такое же число отдельных семей городских ремесленников.
Успех общинной мануфактурной деятельности имел важнейшие следствия. Общинную мануфактурную деятельность наёмных работников наиболее целесообразным было переносить в местный город, тем самым уменьшать всевозможные издержки. И именно в местных английских городах получили дальнейшее развитие, как мануфактуры, так и наёмный труд обезземеленных крестьян, носителей бессознательной способности к архетипическому разделению трудовых обязанностей. А быстрый рост производства на мануфактурах увеличивал спрос на сырьё и ускорял обезземеливание, отнятие феодалами общинных земель ради развития наиболее выгодного для феодала пастбищного овцеводства.
Поразительные успехи в товарном производстве, в росте производительности труда ускоряли товарообмен и денежный оборот, превращали товарно-денежные отношения в главный двигатель экономического развития, которое сдерживалось феодальным правом, феодальными границами и привилегиями феодальной власти. Экономические интересы городов всё существеннее зависели от наступательной борьбы против средневекового земледельческого феодализма как такового, и это происходило в то время, когда феодалам и церкви не удавалось соперничать с городами в получении денежных доходов, а деньги превращались в новый вид власти, подчиняющий и определяющий собственным метафизическим насилием поведение множества людей.
На волне подъёма городского производства и товарно-денежных отношений участвующие в них купцы и ростовщики делали крупные состояния, большую часть которых пускали в денежный оборот как капиталы для получения процентной прибыли. Они вовлекали в свои финансовые сделки нуждающихся в деньгах феодалов, королей и папскую власть, давали им займы, и во всей Западной Европе усиливалось влияние надгосударственных олигархических интересов. Повсюду в городах устанавливалось явное и неявное олигархическое правление, заинтересованное в уничтожении всех препятствий движению денег и товаров, в ослаблении государственных отношений и в космополитическом, необщественном, отчуждающемся от родоплеменных отношений индивидуалистическом мировосприятии, в эгоистической необщественной, нехристианской этике и морали. Финансовые власть и влияние олигархов начинали угнетать общественные интересы, подрывать христианские этические устои, на основе которых развивалось производство, они пробуждали возмущение слоёв населения с родоплеменным общественным поведением против встающих на сторону олигархов феодальной государственной власти и церкви.
В католическом мире нарастали признаки всеохватного кризиса средневекового феодализма.
Рост городского населения и численности перемещающихся по Европе людей разрушал местные общинные связи, вследствие чего ублюдизация, безродный индивидуализм способствовали упадку производственных этики, нравов и морали, а феодально-земледельческие догматы католической церкви не объясняли, как с этим бороться. Такое положение дел свидетельствовало о том, что католическая церковь теряла значение исторически прогрессивной силы,
