трупа, паук поднял передние лапы и вдруг заскрежетал жвалами, производя жуткий пронзительный звук. Он рвал барабанные перепонки, гигантским штопором ввинчиваясь куда-то внутрь черепа. Все восемь алых глаз смотрели на девушку и на меня. Алина упала на колени, заткнув уши: звук причинял нешуточную боль даже мне, по эту сторону зеркала. Превозмогая боль, я смотрел на мобильник, который девушка все еще держала в своей руке. Отражающая поверхность был полностью черной, будто бы закопченной. И в этот момент я вдруг понял, что за звук издавал огромный пурпурный паук за спиной моей ученицы. Тварь смеялась. Он был разумным, этот кошмарный хищник, сотни лет сидящий в багровых зеркальных глубинах в ожидании пищи. Я неосознанно вгляделся в его алые глаза и вдруг увидел в них отблески холодного, нечеловеческого ума, чуждого всему живому. В эту секунду я отшатнулся от зеркала, впервые поддавшись безотчетному ужасу. Мне хотелось скорее накрыть зеркало, спрятать эти ужасные глаза, в алых глубинах которых светился дьявольский разум. Но потом мой взгляд упал на фигурку девушки, скорчившуюся на коленях у границы зазеркалья, и силы снова наполнили меня. Ведь в ее взгляде, устремленном на меня, все еще жила надежда. Надежда на то, что учитель все-таки защитит, сможет что-то придумать, спасти.
И я поднялся на ноги и вышел из комнаты. Вышел, чтобы тотчас вернуться с большим зеркалом, с мясом оторванным от кронштейна в ванной. В другой руке у меня была сабля, которую я купил у стариков. За прошедшие столетия клинок не потерял остроты, а рукоять надежно лежала в ладони.
Я несколько раз взмахнул саблей, очертив в воздухе сверкающую восьмерку, и стараясь не думать, что, скорее всего, совершаю шаг навстречу верной смерти, направил зеркало прямо в центр, огороженный черными точками. Теперь я прекрасно понимал, какую фигуру образуют эти точки.
– Давай, тварь, – прошептал я. – Сейчас я тебе устрою. Учеников моих жрать.
И зеркальная поверхность вдруг стала податливой как ртуть. Багровая пелена обступила меня, проглотила, всосала как огромная турбина. И не было возможности сопротивляться: сила зеркала потрясала. Меня играючи подбросило, закрутило: я почувствовал, как внутри хрустят кости и стонут от боли мышцы. А еще через мгновение я оказался внутри.
Под моими ногами был неровный пол, словно состоящий из ограненного хрусталя. Стены и потолок были такими же. Комната, а вернее пещера, имела форму круга и была примерно десять метров в радиусе, без дверей и окон. Багровый цвет пропал. Хрусталь был прозрачным, но разглядеть то, что было за ним, не представлялось возможным – все терялось в прозрачных глубинах, бесконечной игре граней. По правую руку от меня стояла на коленях Алина перед небольшим окошком, в котором был виден мой кабинет, такой близкий и такой далекий.
Прямо передо мной лежал труп Артема с обнажившимися органами и аккуратно обглоданный в некоторых местах до костей. Белые ребра торчали вверх как пальцы. Остекленевшие голубые глаза изумленно глядели в потолок, словно спрашивая у кого-то невидимого: 'За что меня так?'
– Сверху! – истошно закричала вдруг Алина.
Я отшатнулся, и это движение спасло мне жизнь. Паук прыгнул сверху. Он сидел там, затаившись между граней хрусталя, вцепившись когтями в незаметные на первый взгляд трещины. Один из черных когтей все же задел меня, прочертив длинную кровавую полосу по груди. Меня закрутило, и я выронил ставшее черным зеркало, которое все еще сжимал в руке. Оно разбилось на сотни матовых осколков, запрыгавших по хрустальному полу как маленькие черные звезды.
Паук грациозно приземлился и мгновенно развернулся в мою сторону, подняв передние лапы, оканчивающиеся изогнутыми когтями. Я подался вперед и рубанул наотмашь. Безрезультатно. Тварь отскочила так быстро, что я едва увидел движение. И прежде чем я успел снова поднять саблю, он прыгнул снова, на этот раз на меня. Удивительно, но рефлексы меня не подвели: повернув рубящую грань, я ударил наискось снизу вверх, задев-таки чудовищного паука. Раздался хруст, и вместе с тем я почувствовал сильный толчок в левое плечо. По руке заструилось что-то теплое, и первые красные капли, скопившиеся на кончиках пальцев, упали вниз. Алина за моей спиной судорожно вскрикнула.
Паук тоже пострадал: одна из его лап оказалась наполовину отрубленной моим ударом. Лиловая слизь струилась из раны, а поврежденная конечность изогнулась вопросительным знаком, подтянувшись к туловищу. Он зашипел, чуть подавшись вперед, угрожающе подняв передние лапы. Удивительно, но в его шипении мне почудилась неуверенность. Паук сотни лет, затаившись, сидел в своем логове в багровых глубинах дьявольского зеркала, и сотни лет пожирал людей, случайно или намеренно разгадавших его тайну. А теперь перед ним стоял вооруженный человек, готовый дорого продать свою жизнь. Он не привык сражаться в открытую, хотя превосходил меня в силе и скорости. Страшная воля чудовища встала напротив воли человека. Я взмахнул саблей, и паук попятился, еще выше подняв лапы.
Его неуверенность придала мне сил и вселила надежду. Я забыл о боли.
– Сдохни! – процедил я сквозь зубы и, сделав быстрый шаг вперед, рубанул сплеча.
Паук отскочил, но на этот раз значительно медленнее – наполовину отрубленная лапа мешала ему. Я последовал за ним, рубя саблей воздух и высекая искры из хрусталя. За мной оставалась кровавая дорожка: кровь, капающая с руки, не унималась. Паук уворачивался и пятился, изредка угрожающе шипя. Наконец мне удалось загнать его в угол, образованный двумя прозрачными гранями. Он мог бы забраться на стену, но это означало на миг подставиться под удар. И тут он снова заскрипел жвалами, но на этот раз звук не причинял боли. Напротив, он был приятен и чем-то напоминал пение. Я ненароком глянул в алые глаза и неожиданно понял, что не могу отвести взгляд. Мир вдруг сузился до россыпи алых, словно карбункулы глаз. Они обрели глубину, и я почувствовал всю древность, мудрость и… доброту существа, криво стоящего на семи лапах напротив меня. Мир вокруг наполнился шепотом, гармонично вплетавшимся в 'пение' паука. Моя ненависть уходила, словно вода в песок, а вместе с ней исчезали силы. Я сначала опустил саблю, а потом и вовсе разжал пальцы. Клинок глухо звякнул о хрусталь. В благодарность паук усилил 'пение', вплетая в него новые ноты, доселе неведомые мне. Песнь была прекрасной, и я вдруг понял, что по моим щекам катятся слезы раскаяния. Я стыдился того, что вступил в эту прекрасную хрустальную обитель как враг, с поднятым оружием, стыдился того, что ранил ее радушного хозяина, раскаивался в своем намерении убить. Сзади что-то кричала девушка, но я не обращал внимания на ее слова: их полностью заглушало пение паука. 'Нет, только не прекращая петь, пожалуйста!' – молил я беззвучно. Я никогда не слышал ничего прекрасней.
Продолжая петь, паук двинулся вперед, сначала осторожно, а потом уверенней. Я отстраненно наблюдал за ним, продолжая внимать божественным звукам. Никакие наркотики не могли бы принести такого наслаждения – все мое существо молило только о том, чтобы звуки не прекращались.
И паук, радушный хозяин, пел все громче. В его песне появлялись новые акценты, она становилась торжествующей по мере того, как он подползал все ближе, осторожно цокая когтями по хрустальному полу. Наконец он дотронулся когтем до моего ботинка. Я зачарованно глядел в алые глаза. Тогда он поднял передние лапы и вцепился когтями в мои бедра, медленно подтягивая свое раздувшееся тело наверх. Я пошатнулся – паук был очень тяжелым – но устоял. Он полз вверх по моему телу, цепляясь когтями, и ни на мгновение не прекращая пение. В местах, куда он вонзал когти, оставались глубокие кровоточащие раны, но я воспринимал эту боль с радостью, как бесконечно малую плату за возможность слушать его пение. Наконец паук устроился на моей груди, уцепившись когтями. Я безучастно наблюдал как кровь, вытекающая из ран на груди, впитывается в его пурпурную шкуру. Казалось, он еще потяжелел, и чтобы он не упал, мне пришлось податься чуть-чуть назад, сместив центр тяжести. Пение его теперь наполнялось радостью, чистой и прекрасной, и я разделял эту радость вместе с пауком. Все тело дрожало в экстазе, от нахлынувших чувств слезы потоком текли из глаз. Это было так прекрасно, что даже боль от ран ушла куда- то далеко, на границы сознания. В мире осталось только прекрасное пение и алые глаза, теперь приблизившиеся вплотную к моему лицу. Я любил их больше всего на свете. Но какой-то звук, не давал мне полностью погрузиться в сладкую пучину наслаждения. Какое-то несделанное дело мешало мне. Голос на границе сознания.
– Алексей Павлович! Алексей Павлович! – кто-то плачет? Почему?
Голос мешал мне отдаться экстатическому удовольствию, назойливым комаром жужжа на границе, отвлекая на себя драгоценное внимание.
Когти впились глубже, царапнув по ребрам, и я глухо застонал от сладкой боли.
Снова плач. Алые глаза немного отступили. Паук, продолжая петь, приник к моей груди. Снова боль, на этот раз от клыков. И тут я увидел девушку. Глаза у нее опухли от слез, но в стиснутых руках она твердо держала саблю. 'Алина… Кто такая Алина?' Мое сознание странным образом оказалось вывернутым. Я
