мирка между кухней и ванной.
Неожиданное возвращение Яцека из похода за метеоритами не застало Клару врасплох. Болезнь уничтожала его способность к спонтанной деятельности, но порой им руководили импульсы – приметы уходящего здоровья. Чудаковатое поведение – последний этап мыслительной активности, замедлившейся из-за депрессии. Теперь его мысли с ловкостью избегают простоты. Именно так Клара объясняла себе и его странное бродяжничество, и подарок, который он ей привез.
– Звездочка с неба, – здороваясь, он вложил ей в руку шероховатый камень.
Клара небрежно положила его на полку.
– Выбрось, – посоветовал Яцек.
Клара неподвижно стояла у стола.
Яцек взял метеорит и бросил его в мусорный пакет из фольги – вместе с лекарствами.
– Со вчерашнего дня я их не принимаю.
Кларе хотелось ехидно осведомиться: «И что же с того?» В сочельник он с театральным пафосом проглотил первую таблетку, сегодня – спектакль с выбрасыванием.
– Тебе не кажется, что лучше спросить у Павла?
– Спросить у Павла разрешения?
– Он ведь психотерапевт. Что-нибудь да знает.
– Каждый отдельный случай депрессии своеобразен, – повторил Яцек слова Павла.
– Я так не думаю.
– А ты что можешь об этом знать?
– Но у тебя хрестоматийный случай.
– Ты и представления об этом не имеешь, – поймал он ее за плечо.
– Ага, и никто не имеет. Оставь, – высвободилась она. – Ты создал из своей депрессии культ: никто о ней ничего не знает, взялась она неизвестно откуда, и ты сам решаешь, когда тебе лечиться, а когда нет! Тебе что, Господь является?
– Я и без Господа неплохо ориентируюсь, – придержал он Клару, преграждая ей проход в коридор. – Я знаю,
– Проблема в том, что
Ее гнев, ее крик возбуждали его. Он провоцировал ее на вопль раздражения – того самого, от которого у нее суживаются глаза и учащается дыхание.
– В чем, в чем проблема? Меня не было две недели – и что?!
– Чего ты от меня хочешь?! – дернула она его за спортивную куртку и разорвала «молнию».
– Клара! – Он не вскричал гневно, призывая ее к порядку, а позвал ее – позвал громко, несмотря на то что они стояли друг против друга, чуть ли не вплотную.
Клара была ошеломлена своей же собственной злостью. Яцек поцеловал ее, запустил руку в заколотые волосы. Она позволила увлечь ее за собой. Яцек сел в кресло, расстегнул брюки и спустил с Клары юбку.
– Обними меня, – попросил он.
Она взяла в руку твердеющий член, сжала его в кулак. Появились первые капли. Она ритмично выжимала его, словно застаревший гнойник. Сперма была желтой и комковатой. Яцек шипел, кусал губы. Затем он втолкнул в нее член, потерся о сухое влагалище. Клара покачала его, обняв за плечи.
– Извини, в следующий раз я тебе буду должен.
Она пошла в спальню за влажными салфетками. Еще с утра у нее было ощущение тошноты, череп будто что-то сдавливало – а сейчас и вовсе голова гудела тревожными звуками сирены, в ушах шумело, а слепящие вспышки перед глазами напоминали проблесковый маячок «скорой».
…Кларе вспомнилось, как однажды во время ее дежурства привезли девушку, истекающую кровью, которая находилась в таком шоке, что, казалось, ей и обезболивания не нужно. Она бормотала что-то вроде «я должна выдолбить другую дыру для своего парня» – он пришел к ней, а она была с другим. Белый фартук, прикрывавший ее живот, казался ей подвенечным платьем. Клара слушала ее бред и накладывала швы на узком перешейке между анусом и влагалищем.
Клара и подумать не могла, что когда-либо окажется в подобной ситуации. Ту девушку ее собственная измена словно раздвоила, разломала на две части, и она с маниакальной одержимостью искалечила себя осколком стекла. Сдержанная, искушенная в науке самообладания Клара при необходимости могла надеть маску благовоспитанности – далее не маску, а намордник, в котором невозможно ни выть, ни кусаться.
– Марлен Дитрих, – нагонял на Клару тоску Павел, рассказывая об интимных подробностях биографии кинодивы, – после близости шла на своих божественных ногах в ванную и спринцевалась ледяной водой с уксусом. Прусская опрятность офицерской дочери.
Яцек не успел запачкать Клару, но она все же протерла у себя между ног влажной салфеткой с ароматом ромашки. Ей нет нужды калечить себя, как сделала та сумасшедшая. У нее одна вагина – но для любовника она иная, не такая, как для мужа, и эта разница не заметна ни для кого, кроме нее самой.
Клара подошла к полулежащему Яцеку, подала ему салфетки. Чтобы не позволить ему кончить в нее, она сделала все рукой, выдерживая дистанцию. Лишь бы побыстрее, лишь бы не сравнивать… Не сравнивать Яцека с Юлеком… а себя – с той честной и терпеливой Кларой, которая жертвовала собой ради больного мужа.
Яцек не выходил из дому. Большую часть дня он спал, а по ночам вскакивал с постели, готовил себе кофе и просматривал свежие новости в Интернете. Отказавшись от лекарств, он отказался от той силы, которая поддерживала его организм в относительно нормальном состоянии. Теперь лицо у него обвисло, будто растянутые спортивные штаны, которые он носил дома. Кларе он казался отвратительным. Нет, уродлив он не был – болезнь не смогла исказить его правильных черт; гротеск создавали меланхоличный взгляд страдальца и презрительно искривленный рот. Уходя на работу, Клара целовала его в прохладную щеку маскарона, который обосновался не на средневековой стене, а в современной квартире. Она сбегала из дому под предлогом дополнительных занятий перед отъездом или необходимости помочь Иоанне, которая затевала очередной новый проект.
– Ты замечательная! Ты даже не представляешь, какой это ужас, когда живешь за городом и у тебя ломается машина. – Иоанна развернула карту Варшавы и окрестностей, заслонив Кларе руль и лобовое стекло.
– Что у тебя на этот раз? Курильня опиума? Крематорий?
– Ты недалека от истины. Кондитерская. Ты видела новые кондитерские? Мраморная крошка, золото, искусственные цветы… Форменные кладбища!
– Мы ищем помещение внаем? – заметила Клара подчеркнутые в газете адреса.
– Что-нибудь да отыщем. Пускай и без ремонта – сама все сделаю.
– Иося, я тебя не понимаю. Ты ведь можешь сидеть дома и не собачиться с людьми. Что ж ты никак не угомонишься?
– Не для того я университет заканчивала… – не слишком уверенно ответила Иоанна, отвернувшись к боковому окну.
– Может, стоит подождать, пока представится случай? К чему эта спешка?
– Как бы поздно не было… На что мне содержать троих детей?
– Ну ты даешь, – присвистнула Клара. – Марек зарабатывает в пять раз больше, чем средняя зарплата по стране.
– Зарабатывает, но это ведь может и кончиться. И куда он тогда пойдет? Учителем в школу? Да он же ничегошеньки не умеет. Дружки втянули его в эти делишки – я имею в виду «КаТел», – а потом на нем же и отыграются. Он наивен, как ребенок, они навешают всех собак на него, недотепу. Я вот сижу дома и смотрю по телевизору все судебные заседания. Сейчас на свет Божий вытаскивают такие дела, что по сравнению с ними чеки Рывина[61] – сущая мелочь. Не верю я им.
– Кому?
– Да этим его дружкам. Все это «Католическое телевидение» – одна большая компания жуликов, которые только и думают, как бы набить себе карманы. А отдуваться кто будет? Подставят они Марека – и
