разминулась с ним на тропинке между лужицами. Запах, которым повеяло от нее, перенес Яцека в его собственный дом, он увидел Клару, расстилающую простыню. Ему недоставало Клары. Она дополняла его, не становясь источником тоски. Уже только поэтому он был обречен стремиться к ней.
– Сегодня приезжает наш знакомый из Замостья, тот самый, что разбирается в метеоритах, – вспомнила Анна, уже стоя на пороге избы.
– Я буду вечером, – сказал Яцек, отворяя деревянные ворота.
– Завтра я вам не советую выходить в одиночку! – закричала Анна ему вслед. – Смигус-дынгус![54]
– Я ведь не барышня.
– Неужто?… Достанется каждому! – Она помахала ему рукой и захлопнула дверь.
Анна принадлежала к самым своеобразным женщинам из тех, которых Яцеку доводилось знать. Умная, строптивая. Она не могла не заметить его интереса к себе, как не могла не почувствовать и его мужского бессилия.
До обеда он бродил по окрестностям, не слишком удаляясь от Усадьбы. Утомившись, присел на скамейку автобусной остановки, прилепившейся у небольшой деревушки. Автобус по праздникам не курсировал. На асфальте виднелись следы петард, которые поджигали во время резурекции.[55] Из открытого окна ближайшего дома доносился праздничный звон обеденных тарелок. Во главе большого стола сидел отец семейства, за ним – на экране включенного телевизора – в окне своей резиденции появился Святой Отец, но семья его даже не заметила. Бабушка пережевывала котлету, дедушка склонился над желе. Скучающие дети плевались косточками из компота. Мать собирала со стола грязную посуду. Папа Римский пытался что-то сказать, но лишь бессильно ударился головой о судорожно сжимаемый рукой жезл. Через минуту он исчез, будто фигурка на колесиках из бродячего вертепа. Окно закрылось.
Яцека долго преследовала эта картина. Для тех, кто не знал страданий, Папа остался невидимым – лишь сквозняк отворил и затворил пустое окно.
Яцек спросил Анну, видела ли она это. Та что-то писала на листках, вырванных из тетради. Услышав его вопрос, она отвлеклась. Они сидели в трактире при свечах за поздним ужином, оставленным поваром на холодной кафельной печи. Стах и его бывший однокурсник, геолог по образованию, а по роду занятий таможенник с пограничного пункта в Медике, потягивали «Влагу ущелий». Яцек ел пирог из каши, деля его алюминиевой вилкой на кусочки – все мельче и мельче.
– Настоящий эксперт по метеоритам, – отрекомендовал хозяин друга и отправился к туристам на посиделки у костра.
Геолог собирался осмотреть находки Яцека, но разговор о метеоритах и Папе уже смешался в какую-то одну бесконечную невразумительную историю, подогреваемую «исключительным» самогоном.
– Люди ничего не понимают, блин. Видят, а не понимают. – Геолог составлял на деревянном столе пирамиду из камней Яцека. – О, вот этот! – взял он самый пористый и, поплевав на него, вытер ладонью: – Камень с неба, святой краеугольный камень Иерусалимского храма, «эбен». «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою»,[56] – глотнул он «Влаги». – Краеугольный камень по-древнееврейски – «эбен». Блин, или одно, или другое… Наш Иоанн Павел Второй, Святой Отец Польши, пострадал от метеорита… ну, знаете, та скульптура, которую велели убрать, об этом говорили[57]… Вы не понимаете? Блин, еще раз: на метеорите, камне с неба, который называется «эбен», построили Иерусалимский храм. Если метеорит попадет в главу Церкви, то есть в нашего Папу, то это знак, что надо строить общий для всех храм из Папы, Церкви и «эбена», то есть еврейского храма… Объединить это все в одну религию, блин, и Папа должен добровольно пожертвовать собой, как Иисус, у которого подкашивались ноги по дороге на Голгофу. Кому это не нравилось? Евреям, блин? И велели убрать скульптуру…
– Да нет, католикам она не по душе была, – поднялась Анна, собирая свои листки.
– Доброй ночи, целую ручки, – успел чмокнуть ее ноготь геолог-таможенник. – Так что, полякам что-то не нравилось? Они могли перепутать «эбен», метеорит, с обычным камнем, вот с таким например, – сбросил он один из камней со стола. – «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Христос построил Церковь на камне, следовательно, когда камень с неба летит в Папу, это означает, что Церковь уничтожает сама себя. Неглупый парень тот скульптор, хоть и не поляк, блин. Не так ли?
– Неглупый, неглупый. А как распознать метеорит? – Яцеку надоели эти пьяные бредни.
Эксперт взял в руку очищенный от грязи камень и подбросил его на ладони.
– Чутьем. Метеориты бывают или холодные, или теплые. У обычных камней есть полюса – с одной стороны они холоднее, с другой теплее. Теплой стороной их вмуровывают в облицовку домов – так здоровее.
Яцеку показалось, что эксперт протрезвел.
«Блин» застегнул под горло черную кожаную куртку, заменявшую ему праздничный пиджак. Из-под куртки выглядывал белый воротничок рубашки. К воротничку крепилась болтливая голова Румцайса[58] – добродушного бородача с топорщившимися бровями. Из-под бровей смотрели глаза, трогательная голубизна которых уже хорошенько настоялась на самогонке.
– Вот в деревнях живут знающие люди. В Украине, например, люди знают такие вещи, блин… Парень, поезжай во Львов. Ха-ха, надо же, самый прекрасный польский город – в Украине. А отчизна наша – в Литве. «Литва, отчизна моя!»[59] – продекламировал он, вознося стакан жестом тостующего. – Ничего странного, что нация такая ненормальная. Кстати, я Мирек.
– Яцек.
– Знаешь, Яцусь, я обожаю историю. Я люблю свою работу – стоять на границе. Я вообще пограничный человек. Вспоминаю Дикое Поле, Берестечко и Хотин, наше рыцарство… Да наша кавалерия разнесла бы Европу в пух и прах! И что от всего этого осталось? Как Польшу знают на Западе? Как страну сантехников и нянек, бл… блин, избранная нация! Избранная для чего, я тебя спрашиваю? Для того чтоб копаться в их канализации и доставать оттуда дерьмо? Для того чтобы подтирать им задницы? Вот для чего нужны польские золотые ручки?! – Он попытался было что-то напеть, но вместо этого лишь плюнул себе под ноги. – Нет, не стоит. Не стоит даже пить, – гордо направился он к двери. – Бляди и ксендзы – вот кого у нас всегда хватает. Ксендзы и бляди – два наших главных призвания в этом мире.
Яцек оставил свою коллекцию камней в трактире и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. В комнату взял стакан чаю, чтобы запить таблетку. Так и не дописав SMS –
Стоя перед зеркалом в ванной, Клара прорисовывала серую черту по краю верхнего века. Она готовилась к выходу на работу – на двенадцать был записан первый пациент. Точным движением она наложила тени. Тушью Клара пользовалась водостойкой. Ее ответы Яцеку были столь же стойкими – они не давали ему повода усомниться в ней, размыть образ честной, нелукавой женщины. Клара ни в чем не оправдывалась, мало говорила о себе – излишняя информация впоследствии непременно потребует корректировки, что-то придется уточнять и снова лгать.
– Но почему ты не хочешь на самолете? – не понимал Яцек. – Ведь так ты одним махом доберешься до Лейпцига.
– Могу же я один раз поступить не так, как всегда! Потрачу на один день больше, зато погуляю по городу. От Вроцлава идет хорошая автострада. Я выезжаю в шесть утра, а прибываю вечером…
Пока это было возможно, Клара не унижала себя уклончивыми увертками, а рисковать ей не хотелось. Она не хотела, чтобы Яцек отвозил ее в аэропорт, где она, как жена из дешевого фарса, которая прячет любовника в шкафу, будет, прощаясь, целовать Яцека и делать вид, что не знает Юлека, стоящего немного поодаль. А когда муж уедет, они вместе пойдут к самолету. И что в этот момент сказать Юлеку? Откашляться, избавляясь от ощущения неловкости, и притвориться уверенной в себе? «Ну, положим, в этот раз мне удалось бы доехать и на такси, без Яцека, – прокручивала она ситуацию в своем воображении, – но ведь по возвращении Яцек все равно будет ждать меня в аэропорту. Нет, это унизительно для всех».
Она не «перешла на сторону» Юлека – она по-прежнему между двумя, она хранит беспристрастие и достоинство. Ложь, которую она несет с собой, пока еще невелика, помещается в дамской сумочке, и это удобно. Порой Кларе даже казалось, что с тем же самым успехом она могла бы, сидя с Яцеком в собственной квартире, позвать: «Такси, такси!» – и ждать, пока появится хоть что-нибудь и увезет ее отсюда, из этого