Папа замотал головой.
– Все люди не поместятся в церкви. При таких пограничных ситуациях, в моменты волнений утешение ксендза уже становится недостаточным для людей. Вера прожигает стены – и жаром свечей, и своей страстностью. Церковь должна идти за людьми – идти, а не ехать в лимузине, окружать себя богатством. Вот почему я на собственных похоронах дергал кардиналов за плащи: отбросьте прочь эту помпезность, будьте нищими! Улица – вот ваш собор! Сколько хосписов, сколько приютов молено было бы построить вместо одного только храма Провидения[83] в Варшаве! Он такой большой, что наверняка будет пустовать…
– Его наполнит поколение JP– 2.[84]
– Угу. В Польше к поколению JP– 2 принадлежат и старики, и дети, а кто не принадлежит, тот извращенец. – Папа игриво перегнулся за пределы фотографии и грациозно повел рукой. Голос его при этом заиграл актерскими модуляциями. – Но ведь светский вариант милосердия – терпимость, неужели это так трудно понять?
– Я тут ни при чем, я ничего не могу сделать, Кароль, я гетеросексуал. – Марек на всякий случай отодвинулся от фотографии подальше.
– Ты гетеро, а они гомо, и они тоже ничего не могут с этим сделать! – уже по-отцовски прикрикнул понтифик на Марека. – Они – тоже звено в цепочке планов Господних. Они необходимы. Они – Меркурии, посредники между Олимпом, на котором живут мужчины, и юдолью слез, в коей пребывают женщины. Ясно тебе?! Существует определенная иерархия совершенства. Человек происходит от обезьяны. От мужчины происходит гомосексуалист, а от гомосексуалиста – женщина, венец творения. Не впадай в грех мужской гордыни. Люцифер тоже возвышал себя и был изгнан из ангельских чертогов.
– Я люблю женщин.
– Ты уважай их, сын мой. Не насмехайся над жениной подругой, Марек, не будь надменным со своей верой! Ты когда-нибудь видел Клару за работой? Она этими своими иголочками-булавочками духовное тело пациентам приметывает, к примерке готовит. Она дает больным утешение – утешение в надежде.
– Но это нью-эйдж!
– Если существуют сферы, которые ты со своим католицизмом постичь не способен, это еще не значит, что там нью-эйдж, сынок! Разве колокольчик на ветру кому-то мешает? Разве он отрицает воскресение Христа? Миллионы таких колокольчиков еще зазвонят, возвещая о Его Втором пришествии. У одних точный склад ума, они строят гидроэлектростанции. Другие по сути своей поэты, они наполняют себя энергией кристалла, созданного силами природы Господней. Ленин, пройдоха, придерживался хитрой теории: истина, мол, – за ширмой, которая приподнимается по мере развития науки. Откуда же нам знать, что завтра откроет эта ширма, что окажется научной истиной? Впечатлительные люди предчувствуют многое. Больше смирения, меньше обвинений, сын мой. Христианство – религия любви. Достаточно любить, все остальное – административные вопросы. Общественное положение, все эти разделения – православие, лютеранство… То, что ты каждый день читаешь молитву, не решает проблему. Некоторые перебирают бусинки четок и путают это с перистальтикой католицизма… Марек, больше возвышенной любви, больше откровенности, меньше страха! Говорил ведь я:
– Минутку, минутку, давай систематизируем. Ты что, стал феминистом?
– Навеки! Неужели ты полагаешь, что эволюция была исключительно у мужчин, а у женщин только овуляция? Христос был духовным андрогином, и невозможно, чтобы он отвергал один из двух полов. Феминизм не ограничивается требованием всех мужских привилегий для женщин. Феминизм взывает к истинной гуманности. Покажи мне в Евангелии хоть одно предложение, которое бы неоспоримо отвергало право священства женщин. Да, конечно, они и так прислуживают у алтаря, причем чаще всего на карачках – пол моют. Это современные святые Вероники,[85] но на их тряпичных полотнах не образ Божий, а грязь действительности. Вот к чему сведена жизнь духовной подруги мужчины!
– Я тебе не верю. Строишь из себя католика, а сам протестант.
– Ну, раз слушать тебе легче, чем думать самому, то что тут поделаешь…
– Ты противоречишь сам себе, своему учению. Я как-то купил «Память и самоопределение».[86] Вот там ты говоришь истину. Ясно и просто – о традициях, о патриотизме…
– Разве я не написал, что поляки склонны преобразовывать собственные комплексы в добродетели? Причем делают это мастерски.
– Этого я не читал, у меня мало времени, но я не верю, что ты это написал.
– Значит, это будет в следующем издании, голубом. Небесном… Да не нервничай ты, Марек, я не морочу тебе голову. Отсюда действительно все видится иначе. Перспектива другая.
– Другая? А как же неопровержимые истины? Неужто релятивизм уместнее?
– Марек, милый, человечество так и не поднялось над уровнем капризного ребенка, вот и получило погремушку теодицеи.[87] Теперь то играет ею, то отшвырнет прочь, то треснет кого-нибудь этой погремушкой по голове, то грызет ее… Тебе нужны доказательства? Пожалуйста. Собственным духовным развитием – не транслированием коллективных молитв, а подлинным самоусовершенствованием – интересуется один процент человечества. Остальное идет проторенной дорожкой. И уже многие тысячелетия дела обстоят именно так. Погляди, индоевропейские народы обожают тройственность, будь то в общественной жизни, будь то в религии. Евреям едва удалось очистить Яхве от всяких посторонних божеств, а христиане в индоевропейском Риме быстренько снова создали себе Святую Троицу. Впрочем, не важно, это лирическое отступление, но оно ведет к современности. Три великие религии, родственные между собой, – иудаизм, ислам и христианство, – соотнося с тройственностью древнейшей индоевропейской религии – индуизма. Брахма, высшая ипостась Троицы, настолько могущественный, что его и не изобразить, – это иудаизм с его идеей огромного могущества Господа и запретом изображать Его. Вишну, милосердный пастырь с овечкой, – точь-в-точь христианство. Шива со своим навязчивым синдромом секса и смерти – ислам, религия, которая обещает рай с гуриями, а на Земле держит женщин в мешках и плодит террористов-смертников, устрашающих Запад.
– Ну и что из этого следует? Интеллектуально насыщенная бессмыслица.
– Марек, дорогой, а кто сказал, что мир обладает смыслом? Некоторые цепочки событий в этом мире, возмолено, и ведут к апокалипсису, но к морали не ведет ни одна. Ты лучше займись чем-нибудь, собирайся на работу.
– Ты не благословишь меня?
– Представь себе, нет.
–
– Подойди ко мне и ничего не говори больше. Взамен благословения я дам тебе поучение об истинном браке.
Марек покорно встал перед фотографией.
– Когда неисчислимое множество существ – огромная процессия отцов и матерей, тянущаяся из глубокого прошлого, – дает обет верности нескончаемому потомству, поколениям, которые только должны появиться на свет, – вот это и есть истинный брак.
Лупа в металлической оправе лежала на книге, которую Павел отложил в сторону. Окружность выпуклой линзы вырезала из слов шары: нечеткость у их краев создавала иллюзию быстрого движения, будто буквы кружат по орбитам, невидимым глазу. Павел использовал лупу не для чтения: с ее помощью он искал клещей и блох в шерсти своих собак. Пати спала, в ее тело вжались щенята, свисающие с сосков желтой бесформенной бахромой. Недоверчивый Найденыш прятался в прихожей.
Лупа нужна была Павлу и для того, чтобы разглядывать строение тел экзотических насекомых, подвешенных в рамках над рабочим столом, – индийского палочника, изумрудной бабочки из Малайзии и цикады. Человеческие души он мог разглядеть без специальных приборов, невзирая на попытки пациентов скрыть истину. Здесь все тайное становилось явным. Люди умаляли свои провинности, умалчивали о пороках, но в процессе терапии эти, на их взгляд, мелочи возрастали до размеров грехов и трагедий. В кабинете врача беззвучный язык тела порой взрывался криком отчаяния.
Клара, его прекрасная Клара, которой Павел восхищался, сидела напротив, поджав под себя ноги, лгала и от этого становилась некрасивой. Ее жесты противоречили словам. Говорила, что радуется своей
