Вот где, как видим, пригодилась ему работа на фабрике «Советская игрушка». Любовь к куклам, пронесенная через долгие годы…
А то, что Юренев углядел даже в этой студенческой работе умение сочетать живую природу с кукольными искусственными героями, добиваясь при этом кинематографической органики, мы увидим и в его последней сказке «Ашик-Кериб», где ему удалось такое же сочетание бутафорских персонажей с действием в реальных интерьерах.
Дипломная работа Параджанова не сохранилась, и судить сейчас о ней спустя пропасть лет, конечно, невозможно. Во всяком случае, за эту свою первую самостоятельную работу он получил диплом с отличием.
Учеба была завершена… Начиналось новое плавание. Корабль «Жизнь» стоял с поднятыми парусами…
Глава тринадцатая
ГАРДАРИКИ
После Тбилиси, где прошло его детство, после Москвы, где прошла его юность, в биографии Параджанова возникает новый город — Киев, высоко поднявший свои древние колокольни, сияющий золотом куполов. Параджанов, полный надежд и дерзких прожектов, прибывает сюда, даже не подозревая, какой крест его здесь ждет.
По сути, он именно «варяг» — так на артистическом жаргоне и сейчас называют всевозможных заезжих гостей, проталкивающихся к сытным кормушкам, которые давно уже все заняты и поделены.
Молодой кинорежиссер, завершивший образование, мальчик, ставший мужем, успевший увидеть и тюрьму, и трагический финал своей первой любви, и трудные полуголодные годы послевоенного студенчества, он теперь вступает в новую страну благодаря решению о дипломном распределении.
Этот «украинский след» прослеживается и в судьбе Алова и Наумова, и в судьбе Марлена Хуциева, также начинавших свой творческий путь на Украине. Возможно, это определялось тем, что их мастерами были Савченко и Довженко, возможно, сыграло роль их активное участие в завершении работы над «Тарасом Шевченко», но, так или иначе, в 1951 году Параджанов был послан в Гардарики.
Именно так называли Древнюю Русь авантюристы и неутомимые завоеватели норманны. И наш «варяг» теперь в самом сердце Гардарики — в Киеве.
Он вступает в этот город чужаком, и много воды утечет в Днепре, прежде чем он откроет для себя певучий язык этой страны, который станет для него родным. Именно здесь сформируется его творческая личность, именно здесь он станет художником с мировым именем, именно здесь услышит и звонкое пение труб победы, и ржавый скрип тюремных засовов, на долгие годы закрывших ему возможность снимать свое кино.
Наверное, впервые попав сюда, он с любопытством спрашивал: какой ты, Киев?
Если Тбилиси не скрывал своего лукавства и даже сделал его неотъемлемой частью своего театра, то Киев, будучи не менее лукавым, предпочитал прятать свое лицо под маской простака. Очень женственным и чарующим показался этот город Параджанову.
Впервые здесь опростоволосились именно властные варяги, не понявшие, что, пригласив в качестве хозяев, их сделали надежными слугами. Что, сказав «придите и владейте», на самом деле владеть стали ими — доверив самую тяжелую и опасную работу. А в щедро предложенной им чаше с медом находилось вино забвения, и потому никогда больше не довелось им увидеть ни своих родных фьордов, ни терпеливо ждущих верных Сольвейг.
Даже огненную, яростную Сицилию они, завоевав, сделали своей, подняли свои гордые норманнские замки и храмы. А где в Киеве их след… в Аскольдовой могиле?.. Символично…
Киев никогда не сжигал себя, подобно Москве. И сюда врывались степные орды, грабили, насиловали, уводили в полон, но столб пыли, поднятой ими, уносил ветер. Были да сгинули… Где теперь?
И Варшава посылала жестоких, не знавших пощады полковников с Запада, и тяжелой поступью вступали царские полки с Востока… А Киев всегда крутил свой длинный ус, и остался, и есть, и будет петь свои ласковые, завораживающие песни, посмеиваясь над покорителями в глубине своих прозрачных глаз. В прозрачности только призрачность… Призраки возникают и исчезают.
Не случайно главный храм в этом городе посвящен женскому божеству — святой Софии. Тут ее культ… И потому не властный повелитель мира, рожденный в имперский Византии вседержитель Христос Панкратор главный объект поклонения и не мистическая Троица, а мозаика Богоматери Одигитрии, украшая алтарь главного храма, подняла здесь свои руки.
Первым вступив в реку христианства, Киев долее других сохранял свою первую любовь — страсть к язычеству. Оно в верности этой щедрой плодоносящей земли к своеобразному культу Деметры, принимающей самые разные, сохранившиеся до наших дней обряды. Язычество возникает в вышивках, гончарных изделиях, росписи. Язычество в необъяснимой любви к бесчисленным глиняным чертям да и вообще ко всякой чертовщине, так явно выразившейся и в творчестве Гоголя, и в произведениях Булгакова. Здесь, в этой земле, эти корни… Отсюда черти носили и Вакулу за заветными черевичками, и Маргариту на метле… Тут начало их полета… Язычество напоминает о себе бесчисленными каменными бабами, стоящими на этих скифских просторах со своими плодоносящими большими животами, они беременны все от той же страсти, хранят и передают однажды принявшее семье. Не здесь ли, в таинственно качающихся серебристыми ковылями степях, нашел Врубель своего голубоглазого Пана, также прячущего лукавство в глубине своих прозрачных глаз?
Во всяком случае, Параджанов видел в нем типично «хохла», мужичка, вышедшего из соседней хаты. Врубель, по его определению, «глазной мастер». Ибо ему принадлежит удивительная галерея взглядов: изгляд Демона, взгляд Царевны-Лебедь, взгляд испанки, взгляд девушки в кустах сирени и т. д. Но, возможно, самый выразительный взгляд у его Пана, ибо здесь только на первый взгляд все просто… У этого «простака» столько усмешки, столько тайны, столько мудрости и столько демонической силы, что грустному Демону об этом только мечтать.
Именно такой характер носит в себе «гений места», куда прибыл Параджанов, и скоро именно это место, этот город стал его второй родиной.
Здесь не было знакомого аромата серных бань, но был другой, особый дух, он почувствовал его в удивительной энергии, идущей от этой древней земли, в самобытной культуре, любящей лукавинку и чертовщину. Украинский гранит спрятан в мягкой земле, но по твердости он не уступает обнаженному граниту скандинавских фьордов, откуда прибыли покорители-варяги. Он мягко постелен, но на нем жестко спать. Эту кажущуюся мягкость, оборачивающуюся тяжелой силой, ощутили многие покорители, в том числе и наш «варяг».
Долгие годы он пытался понять и покорить эту на первый взгляд такую ясную, цветущую красавицу страну. Все было напрасно…
Когда он пытался воспроизвести это плещущее море поэтики, охватившей его, речь его скорее напоминала беспомощное мычание глухонемого, а подражание выглядело грубой, безвкусной
