По дороге таежник содрал со старого ствола лоскуты бересты, скрутил их жгутом и сунул за пазуху.
К берлоге добрались, когда над гребнями гольцов уже вздыбился круг красного солнца. Хабара кивнул на несколько елочек и молоденьких пихт, но Андрей не понял, что артельщик имеет в виду. Оказалось: с деревьев спущена кора, какой иные мохначи устилают берлогу. По этим, издали видным затесям Хабара и нашел медвежье жилье.
Подойдя к челу напротив ветра, Гришка несколько мгновений разглядывал снег. Нигде не было видно переступов, значит, урманный не покидал лежки.
Берлога горбилась под небольшой елкой, переломленной в верхней трети. В сугробе темнела обледеневшая от мерного медвежьего дыхания дыра, и, как почти всякое чело, она глядела на юг.
Стали полукругом, в шести шагах от лаза, отоптались на снегу, не спуская глаз с чела.
Хабара, изготовив винтовку к огню, внезапно заухал, закричал, залаял псом, и тотчас зашумели, как могли, Россохатский и Дин. Втроем они орали во все горло, и Андрею показалось, что вместе с этим, почти животным криком уходит страх, ощущение неуютности и тоски.
Они вопили так, может, пять, а может, и пятнадцать минут, но ни одна хвоинка на сугробе не дрогнула, и ничто не изменилось вокруг.
Тогда Гришка вытащил из-за пазухи бересту, поджег ее и кинул в чело.
И снова — тишина и недвижье везде.
Хабара, пытаясь утереть плечом пот со лба, бросил Дину:
— Стрельни в чело, старик. Да, гляди, не сплошай — передерни затвор. Ну, помогай бог…
Китаец пристально посмотрел на заледенелую дыру, неторопливо прицелился и спустил курок.
В тот же миг он щелкнул затвором и снова уткнул приклад в плечо.
Но и теперь ничто не нарушало мирной белизны сугроба.
— Может, нет его там? — отчего-то шепотом спросил Андрей.
— Там, — твердо сказал Гришка. — Никуда он…
Хабара не успел закончить фразы. Перед глазами Андрея вдруг торчком встали ветки, земля, куржак, и, словно из преисподней, кинулся на людей громадный бурый медведь.
Андрей навек запомнил глубокие глазки, желтые зубы в оскаленной пасти, злобно заложенные назад маленькие закругленные уши. Ухая, подняв стоймя шерсть, склонив набок лобастую голову, медведь бросился к Дину.
Три винтовки ударили почти враз, медведь вздыбил, закачался и рухнул навзничь. Мигом позже щелкнули три затвора, и снова громыхнул залп.
Медведь перекатился на брюхо, поднялся на передние ноги и, волоча зад, двинулся на людей. Он плевал в них мутной клейкой слюной, полз, хрипя и обливаясь темно-красной, как рябиновый сок, кровью.
Еще раз прогремел залп. Бурый задышал часто, резко уронил голову на лапы и затих.
Все несколько секунд стояли беззвучно, держа оружие наготове, замерев в неудобных позах.
Казалось обманом, что зверь мертв, что вся охота свелась по существу к обдуманному и легкому убийству, и Андрей был почти уверен: мохнач затаился и сейчас кинется на охотников.
Люди продолжали напряженно разглядывать тушу, готовые ко всему.
Медведь не поднимал головы, но все-таки Дин, помня о наказе артельщика, выстрелил в ухо зверя еще раз.
— Ну, вот и все, — выдохнул Хабара, и в его голосе не было торжества, а сквозила одна непомерная усталость.
Он закурил и, присев на сугроб, сказал Андрею:
— Поди в зимовье. Заложи Зефира в скачки?. Мы с Дином пока жарник разожжем, погреемся.
Россохатский тотчас развернул лыжи и направился к Шумаку. Задача ему была по душе, может, оттого, что уходил от залитой кровью туши медведя, от места схватки, чем-то ранившей его сердце, а может, и потому, что беспокоился за Катю.
Дверь в избу легко подалась, и Андрей, чувствуя, что не в силах сдержать бой сердца, кинулся в горницу. Катя месила тесто у окна и, услышав шум, резко обернулась. Лицо ее мгновенно осветилось улыбкой, и Россохатский не вдруг заметил на нем следы слез.
— Что такое? Иль ломился он к тебе, негодяй?!
— Кто? — не поняла женщина.
— Дикой, кто ж еще? Обижал тебя?
Кириллова усмехнулась.
— Как это?
— Не дури. Сама знаешь — как.
Она кивнула на берданку, прислоненную к стене.
— Есть и на него гроза.
— А слезы отчего? Зачем плакала?
— Я? За тя боялась. Потому.
Андрей обнял Катю, стал целовать в терпко-соленые глаза, и это была радость оттого, что с Катей ничего не случилось и день прошел без беды.
Отпустив женщину, спросил:
— По какому случаю пироги? По мишке поминки?
— Не… — покачала она головой. — День ангела твой нынче. Забыл, небось.
Андрей удивленно и весело посмотрел на Катю. Ему, и в самом деле, в эти дни должно исполниться двадцать шесть. Но ведь никто не ведет точного счета суткам, да и забыл он о своих именинах среди немалых и непривычных забот. Когда-то, еще на Китое, Катя спросила его о дне рожденья — и вот, выходит, запомнила надолго.
Он благодарно взглянул ей в глаза, погладил руки, запачканные мукой.
Катя проворчала довольным голосом:
— А пошто не спросишь, из чё пирог?
Андрей улыбнулся.
— Из чего?
— Из черемухи. Еще в августе набрала ягод да потолкла в муку.
Она пытливо посмотрела на Россохатского.
— Теперь сама спрошу. Заломали медведя?
— Да.
— За конем явился?
— Да.
— Ну, иди. Вернетесь — и пирог поспееть. Иди, иди. Поскорей накормить вас охота.
Сотник заложил жеребца в оглобли саней и, взяв Зефира под уздцы, повел к реке.
Сначала шли довольно быстро, потом, в тайге, приходилось выбирать дорогу, тыкаться из стороны в сторону, лаже возвращаться назад.
С добычей вернулись только вечером.
Хабара сходил в баньку и притащил Мефодия. Дикой, увидев тушу, вдруг охотно согласился ее свежевать, и сотнику почудилось, что кривой — просто трус. Именно потому не пошел на охоту. А это смирное и, пожалуй, грязное дело выполнит с прилежанием.
Артельщик выделил в помощь одноглазому старика, — надо было разделать и заморозить мясо.
За праздничный стол сели поздней ночью.
— Ничё, — успокаивала Катя, — отоспитесь. Не на пашню бежать.
Дикой уселся за стол так, будто ничего не произошло, и он всем в избе брат и близкий друг. Подмигнул женщине, потер руки, крякнул:
— А ну, где тут жрать учат?
Дин примостился на край скамьи, достал из чехла нож, мелко нарезал какую-то сушеную травку.
Катя подала вареную медвежатину, черемуховый пирог, достала из-под нар резиновую посудинку, принесенную китайцем из Иркутска. Разлила спирт, подняла кружку, сказала, сияя глазами:
