том, зачем энергия мысли в этом стихотворении не довольно выдержана, чрез что
заметна та резкость суждений, какая слишком рельефирует сам возраст автора.
В большом свете вообще выражалось сожаление только о том, что автор
стихов слишком будто бы резко отозвался о Дантесе, выставив его нечем иным,
как искателем приключений и почти chevalier d'industrie (авантюристом. —
За этого Дантеса весь наш бомонд, особенно же юбки. Командир Лейб-гусаров
Х[омутов] за большим званым ужином сказал, что не сиди Дантес на гауптвахте и
не будь он вперед назначен к высылке за границу с фельдъегерем, кончилось бы
тем, что как Пушкин вызвал его, так он вызвал бы Лермонтова за эти
«ругательные стихи». А по правде, что в них ругательного этому французишке,
который срамил собою и гвардию, и первый гвардейский кавалерийский полк, в
котором числился. Одним словом, стихи эти, переписываемые и заучиваемые
всеми повсюду, в высших сферах считались ребяческою вспышкою, а в публике,
хотя и негромко, но признавались за произведение гениальное. Говорят (правда
ли, нет ли, не знаю), это не что иное, как придворное повторение мнения самого
императора, прочитавшего стихи со вниманием и сказавшего будто бы: «Этот чего
доброго заменит России Пушкина». Стихи эти читал даже великий князь Михаил
Павлович и только сказал смеясь: «Эх, как же он расходился! Кто подумает, что
он сам не принадлежит к высшим дворянским родам?» Прочел их и граф
Бенкендорф, но отнесся к ним как к поэтической вспышке, сказав Дубельту:
«Самое лучшее на подобные легкомысленные выходки не обращать никакого
внимания, тогда слава их скоро померкнет, ежели мы примемся за преследование
и запрещение их, то хорошего ничего не выйдет и мы только раздуем пламя
страстей». Даже до нас доходило, что великий князь (Михаил. —
с Бенкендорфом шепнул ему, что желательно, чтоб этот «вздор», как он
выразился, не обеспокоил государя императора.
В январе Пушкин умер. Когда 29 или 30 дня эта новость была сообщена
Лермонтову с городскими толками о безыменных письмах, возбуждавших
ревность Пушкина и мешавших ему заниматься сочинениями в октябре и ноябре
(месяцы, в которые, по слухам, Пушкин исключительно сочинял), — то в тот
вечер Лермонтов написал элегические стихи, которые оканчивались словами:
Среди их слова: «не вы ли гнали его свободный чудный дар» означают
безыменные письма, что совершенно доказывается вторыми двумя стихами:
Через несколько дней после дуэли и смерти Пушкина Лермонтов написал
это стихотворение, заключив его стихом: «И на устах его печать!» Оно разошлось
по городу.
Вскоре после этого заехал к нему один из его родственников, из высшего
круга (не назову его), у них завязался разговор об истории Дантеса (барон
Геккерн) с Пушкиным, которая в то время занимала весь Петербург. Господин
этот держал сторону партии, противной Пушкину, во всем обвиняя поэта и
оправдывая Дантеса. Лермонтов спорил, горячился, и, когда тот уехал, он,
взволнованный, тотчас же написал прибавление к означенному стихотворению. В
тот же день вечером я посетил Лермонтова и нашел у него на столе эти стихи,
