понятны. Но, поверь мне, — обращался он к Краевскому, — там на Востоке
тайник богатых откровений!»
Лермонтов пробыл в Петербурге до мая, с Кавказа он привёз несколько
довольно удачных видов своей работы, писанных масляными красками, несколько
стихотворений и роман «Герой нашего времени», начатый ещё прежде, но
оконченный в последний приезд в Петербург. В публике существует мнение,
будто в «Герое нашего времени» Лермонтов хотел изобразить себя, сколько мне
известно, ни в характере, ни в обстоятельствах жизни ничего нет общего между
Печориным и Лермонтовым, кроме ссылки на Кавказ. Идеал, к которому
стремилась вся праздная молодежь того времени: львы, львёнки и проч. коптители
неба, как говорит Гоголь, олицетворён был Лермонтовым в Печорине. Высший
дендизм состоял тогда в том, чтобы ничему не удивляться, ко всему казаться
равнодушным, ставить своё я выше всего, плохо понятая англомания была в
полном разгаре, откуда плачевное употребление Богом дарованных способностей.
Лермонтов очень удачно собрал эти черты в герое своём, которого сделал
интересным, но всё-таки выставил пустоту этих людей и вред (хотя и не весь) от
них для общества. Не его вина, если вместо сатиры многим угодно было видеть
апологию.
Хотя Лермонтов в это время часто видался с Жуковским, но литературное
направление и идеалы его не удовлетворяли юного поэта. «Мы в своём журнале,
— говорил он, — не будем предлагать обществу ничего переводного, а своё
собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так,
как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет
их».
В начале 1841 года Лермонтов в последний раз приехал в Петербург. Я не
знал ещё о его недавнем приезде. Однажды, часу во втором, зашел я в известный
ресторан Леграна, в Большой Морской. Я вошел в бильярдную и сел на скамейку.
На бильярде играл с маркером небольшого роста офицер, которого я не
рассмотрел по своей близорукости. Офицер этот из дальнего угла закричал мне:
«Здравствуй, Лонгинов!» — и направился ко мне, тут узнал я Лермонтова в
армейских эполетах с цветным на них полем. Он рассказал мне об обстоятельствах
своего приезда, разрешенного ему для свидания с «бабушкой». Он был на той
высшей степени апогея своей известности, до которой ему только суждено было
дожить. Петербургский beau monde (большой свет) встретил его с увлечением; он
сейчас вошел в моду и стал являться по приглашениям на балы, где бывал двор.
Но все это было непродолжительно. В одно утро после бала его позвали к
тогдашнему дежурному генералу графу Клейнмихелю, который объявил ему, что
он уволен в отпуск лишь для свидания с «бабушкою», а что в его положении
неприлично разъезжать по праздникам, особенно когда на них бывает двор, и что
поэтому он должен воздерживаться от посещения таких собраний. Лермонтов,
тщеславный и любивший светские успехи, был этим чрезвычайно огорчен и
оскорблен, в совершенную противоположность тому, что выражено в написанном
им около этого времени стихотворении: «Я не хочу, чтоб свет узнал...»
По возвращении в Петербург Лермонтов стал чаще ездить в свет, но более
дружеский прием находил в доме у Карамзиных, у г-жи Смирновой и князя
