свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости.
Об Лермонтове скоро позабудут в России — он ещё так немного сделал,
— но не все же забудут, и по себе чувствую, что скорбь о нём не может пройти, он
будет жить, правда, не для многих, но когда же толпа хранила святое или
понимала его.
Лермонтов немного написал — бесконечно меньше того, сколько
позволял ему его скромный талант. Беспечный характер, пылкая молодость,
жадная впечатлений бытия, самый род жизни — отвлекали его от мирных
кабинетных занятий, от уединенной думы, столь любезной музам; но уже кипучая
натура его стала устаиваться, в душе пробуждалась жажда труда и деятельности, а
орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь жизни, создания зрелые; он
сам говорил нам, что замыслил написать романическую трилогию, три романа из
трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и
настоящего времени), имеющие между собою связь и некоторое единство, по
примеру куперовской тетралогии, начинающейся «Последним из могикан»,
продолжающейся «Путеводителем в пустыне» и «Пионерами» и оканчивающейся
«Степями»... как вдруг —
Я не знал Лермонтова, но как не пожалеть об нём?! — хоть и говорят, что
он был нрава сварливого и имел уже подобного рода историю с сыном
французского посла барона Баранта за жену нашего консула в Гамбурге,
известную красавицу.
Смерть Лермонтова, по моему убеждению, была не меньшею утратою для
русской словесности, чем смерть Пушкина и Гоголя. В нём высказывались с
каждым днем новые залоги необыкновенной будущности: чувство становилось
глубже, форма яснее, пластичнее, язык самобытнее. Он рос по часам, начал
учиться, сравнивать. В нём следует оплакивать не столько того, кого мы знаем,
сколько того, кого мы могли бы знать.
...Его миросозерцание уже гораздо шире и глубже Пушкина, — в этом
почти все согласны. Он дал нам такие произведения, которые обнаруживали в нём
громадные задатки для будущего. Он не мог обмануть надежд, возбуждённых им,
и если бы не смерть, так рано прекратившая его деятельность, он, может быть,
занял бы первое место в истории русской литературы...
Многие из соотечественников Лермонтова разделили его прометеевскую
судьбу, но ни у одного страдания не вырвали столь драгоценных слёз, которые
служили ему облегчением при жизни, а по смерти обвили венком славы его