сверкавшей на его губах и в глазах...
В другой раз была серьезная беседа об интенсивном хозяйстве, о котором
в настоящее время так много пишут в журналах и о чем тогда уже заботились.
Лермонтов, который питал полное недоверие и обнаруживал даже некоторое
пренебрежение к сельскому хозяйству, называя его ковырянием земли, сказал нам
при этом, что он сам недавно был в своем маленьком имении в Малороссии,
откуда не получалось никакого дохода. Его долготерпение, наконец, истощилось,
и он поехал туда, чтобы лично убедиться в причине бездоходности имения.
«Приезжаю, — говорит Лермонтов, — в деревню, призываю к себе хохла-
приказчика, спрашиваю, отчего нет никакого дохода». Он говорит, что урожай
был плохой, что пшеницу червь попортил, а гречиху солнце спалило. «Ну, — я
спрашиваю, — а скотина что?» «Скотина, — говорит приказчик, — ничего,
благополучно». «Ну, — я спрашиваю, — куда же молоко девали?» «На масло
били, — отвечает он». «А масло куда девали?» «Соль, — говорит, — куповали».
«А соль куда девали?» «Масло солили». «Ну, а масло куда девали?» «Продавали».
«Ну, а деньги где?» «Соль куповали!» И так далее, и так далее. «Не истинный ли
это прототип всех наших русских хозяйств?» — сказал Лермонтов и прибавил:
«Вот вам при этих условиях не угодно ли завести интенсивное хозяйство!..»
Изо всей жизни Лермонтова, взятой с внешней точки зрения, только начало
и конец заключают в себе нечто благоприятное поэтическому развитию его
таланта. Дитятей он живет в деревне с старым домом и запущенным садом, смерть
нашла его между величавых гор Кавказа, посреди обильной, уму и сердцу
говорящей деятельности.
Для полного уяснения дела мне требуется сделать маленькое отступление:
представить личность Лермонтова так, как я понимал его, со всеми недостатками,
а равно и с добрыми качествами, которые он имел. Не стану говорить об его уме:
эта сторона его личности вне вопроса; все одинаково сознают, что он был очень
умен, а многие видят в нем даже гениального человека. Как писатель он
действительно весьма высоко стоит, и, если вспомнить, как он был еще молод, и
если сообразить, что талант его не успел еще прийти к полному развитию и как
мало окружающая его обстановка способствовала к серьезным занятиям, то
становится едва понятным, как он мог достигнуть тех блестящих результатов при
столь малом труде и в таких ранних годах.
Он не имел ни начитанности Пушкина, ни резкого проницательного его
ума, ни его глубокого взгляда, ни чувствительной, всеобъемлющей души его. Его
характер не был еще совершенно сформирован, и, беспрестанно увлеченный
обществом молодых людей, он характером был моложе, чем следовало по летам.
Он еще любил шумную, разгульную жизнь, волочиться за дамами, подраться на
саблях, заставить о себе говорить, подтрунить, подшутить и жаждал более славы
светской, остряка, чем славы поэта. Эта молодость убила его.
Да он в образовании-то подальше Пушкина, и его не надует не только
какой-нибудь идиот, осел и глупец Катенин, в котором Пушкин видел великого
